Дик упрямо помотал головой: он не глупец! Да и Оставленная – не гоган, чтобы торговаться за кровь, текущую в его жилах. Разве он может выпустить ее из своих вен?.. Но какая чудовищная насмешка богов – заставлять человека делать то, к чему он не предназначен! Разве он, смертный, способен подарить кому-то бессмертие, как Ойдма? Разве он, проклятый нечеловеческой кровью Ушедшего, способен сотворить небо и землю, как Анэм и Лит? Взгляни же, праотец, на то, каков я: навеки неотделим от праха, из которого ты вызвал меня!.. И все же, подумал Дик, ежась от озноба, это мое наследие. Мой Надор. Моя земля. Я не могу оставить ее, хотя не способен сделать ее цветущей. Она не всегда была добра ко мне, причиняла мне боль и горе, но она – это я.
— Это моя отчина, — сказал Дик хрипло, почти одними губами: на голос у него не хватало сил. — Мои скалы и мои недра. Мой Лабиринт и все твари, живущие в нем.
И Дик съехал вниз, опять распластавшись ничком на камне, стремясь войти в его горячее нутро, способное согреть его. Всякий камень когда-то был пламенеющей звездой, текучим жаром. А в глубине этой земли, за слоями и напластованиями горных пород бьется огненное Сердце Скал – его сердце. Оно похоже на солнце, огромное, багрово-красное, окруженное оранжевым заревом. Ричард протянул к нему руки сквозь гранит пола и осторожно взял в ладони чудесный живой огонь. Сердце билось ровно и сильно, однако, узнав своего Повелителя, вспыхнуло нестерпимо ярким блеском. В глазах у Дика потемнело, и он ослеп от золотистого сияния, однако это нисколько не испугало его. Участившееся биение отдавалось в его висках сильным приветственным гулом. Он всей кожей ощутил, как в радостном предчувствии сильнее дрожит земля, наконец-то нашедшая своего Повелителя после стольких лет разлуки, и как все быстрее бежит по ее жилам закипающая, раскаленная кровь.
Предгорья Мон-Нуара трясло. Скалы, давно незыблемые и сонные, заросшие лесами и мхом, шатались, как пьяные великаны, пустившиеся в пляс; древние пещеры и выработки с грохотом рушились, давя неосторожных путников, стремившихся найти в них приют для ночлега. Встревоженные животные неслись, не разбирая дороги, подальше от обезумевшей земли, трескавшейся у них под ногами; перепуганные люди, побросав дома́ и скарб, поспешали за скотиной, слепо доверясь звериному чутью и подгоняя ее криками ужаса.
Жан-коновал, при первых же толчках выбравшийся из аренария, со всех ног улепетывал по пастушеской тропе на Ренну, не особо интересуясь судьбой своих товарищей. Только однажды, оглянувшись, он заметил столб пыли, поднимающийся над местом их ночного лагеря. У него не было сомнений относительно участи, постигшей капитана Паганаччо и его банду. Суеверный гальтарец уже пару дней подспудно ждал чего-то в этом роде и твердо решил не искушать Лита, прося дополнительных милостей. Ушедший простил его разбой взамен на полученную помощь и позволил уйти из центра землетрясения живым. Но бог обязательно прогневается, если Жан-коновал попробует спасти хоть одного из разбойников, покусившихся на древнюю кровь. И неумелый эскулап торопливо бежал прочь, шепотом обещая владыке самые щедрые приношения, начиная с собственного раскаяния в грешном разбойничьем житье.
Дув Гиллалун, при первых же толчках благополучно вылезший из катакомб в Молло, между тем не находил себе места от беспокойства.
— Гляди-кось, мил человек, как Лит-то пробудился, — многозначительно сказала ему старая Динучча, в хижине которой он нашел временный приют. — Давненько земля так не расхаживалась, почитай что уж несколько кругов.
Старуха торопливо отвязала собаку, сходившую с ума на привязи, и жестом указала Гиллу на поле, уже выгоревшее на солнце, несмотря на то, что шло только начало лета.
— Надобно улечься там, — деловито пояснила она. — Сподобит владыка Лит – пронесет.
И старуха набожно потянулась рукой к эспере, но не устояла на ногах: очередной мощный толчок едва не сбил ее с ног. Гилл, уцепившись за забор, подхватил добрую Динуччу за локоть и выволок ее из калитки.
— Осерчал на нас батюшка Лит, — запричитала старуха плаксивым тоном, торопливо семеня за Гиллалуном. — Сирые мы, вишь ли, и дары у нас сирые.
— Кончай нести околесицу, мать, — грубовато оборвал ее надорец. — Лучше позволь-ка мне забрать у тебя все веревки, что найдутся в доме, и лампады, и твою собаку тоже. Мне нужно срочно отыскать моего господина.
— Куда! — безнадежно махнула рукой старуха. — Ты рехнулся, мил человек! Где нынче сыскать хоть кого в этаком содоме? Гляди, как Лит-то разгулялся!
— Вижу, — резко ответил Гиллалун. — Он и есть мой господин.
Глава 6. Предательство. 1
11 день Летних Волн – 1 день Летних Молний, 399 год Круга Скал. Фельп, Оллария
1
Робер Эпинэ – герцогу Рокэ Алва
Сакаци, 3-его дня Летних Волн
Ваша светлость!
Трагические известия о герцоге Окделле, которые недавно получил аббат Олеций, заставили меня вспомнить об обещании, данном моему несчастному другу, когда он гостил в монастыре св. Гермия. Тогда Ричард настоятельно просил меня написать вам. Его тревожила не столько своя, сколько моя судьба, но вышло так, что теперь я должен обелить его имя. Ваше чувство справедливости, герцог (о котором я знаю не понаслышке), не позволит вам судить превратно о вашем оруженосце, какие бы страшные ошибки не разделяли вас и ваши фамилии.
Я виделся с Ричардом 18 дня Летних Скал в окрестностях Граши. Наш разговор напрямую касался вас, поскольку мы говорили главным образом о его службе… Прошу простить мне некоторую бессвязность: я слишком сильно потрясен, что Дикон, такой юный и добрый – в чем бы он ни был виноват перед вами – навсегда оставил этот мир. Самое меньшее, что я могу сделать в память о нем – честно рассказать вам о нашей последней встрече.
Прежде всего, я знаю о причинах, заставляющих вас плохо думать о герцоге Окделле – он сам откровенно поведал мне о них. Я не намерен оправдывать его, да и сам он не искал себе оправданий. Но я прошу вас помнить, как он был молод и доверчив, а также о его великодушии, хотя в этом вы, конечно, вольны не согласиться со мной. К несчастью, его уверили, что в столице готовится заговор против королевы и Людей Чести и что за этим заговором якобы стоят ваши близкие друзья. Боюсь, что недавние беспорядки в Олларии произвели на него слишком тягостное впечатление. Увы! Последние события показывают, что он был не так уж и не прав.
Я постарался, как мог, убедить его не верить козням известной вам особы, которую он считал другом семьи. В этом я преуспел. Дикон так искренне тревожился за вас, герцог! Возможно, это покажется вам смешным и нелепым, но это правда. Подумайте, в каком трудном положении он находился. Ведь ему приходилось выбирать между вами и всеми, кого он считал близкими людьми. Он признался мне, что пытался откровенно поговорить с вами – ему и самому не верилось, что вы можете быть причастны к чьим-то интригам – но убедился, что вы относитесь к нему безо всякого доверия.
Дикон приехал в Граши, следуя вашему приказу. Он настойчиво уговаривал меня написать вам просьбу о прощении и помиловании. Он даже советовался об этом с магнусом Ордена Милосердия кардиналом Левием, не понимая истинных ваших намерений. В отличие от него я догадываюсь, что вашей целью было отправить в изгнание юношу, в котором вы разочаровались. Но Ричард – настоящий Окделл. Он не мог допустить, чтобы Надор попал в руки Колиньяров или Манриков – или кому там предназначает эти владения господин кардинал Талига.
Дикон наивно надеялся, что я примирюсь с короной Олларов при вашем посредничестве. Я не стал разочаровывать его, хотя понимаю, что это невозможно. Во-первых, я связан дружбой с Альдо Раканом, а во-вторых, я отнюдь не уверен в вашем расположении ко мне, на которое Дикон рассчитывал.
Я так подробно рассказываю вам об этом, герцог, чтобы стало ясно: Ричард Окделл не имел намерения встречаться в Сакаци с принцем Раканом, и, если эта встреча и состоялась, то только из-за моей неосмотрительности. Дикон горячо просил меня не сообщать принцу о его приезде, но я, к несчастью, невольно выдал тайну. Мой государь немедленно настоял на визите в монастырь св. Гермия.