Зато спустя несколько недель, когда сайхратский уже перестал казаться настолько сложным и непривычным, заниматься стало куда интереснее. Иннидис даже вошел во вкус, не говоря уже об Аннаисе. Племянница вообще начала учить местное наречие ещё и в свободное время, но в этом была заслуга уже не Ви, а красивого юноши по соседству, которого Аннаиса как-то разглядела, гуляя, и теперь при каждой встрече пыталась завести беседу. Юноша, которому на вид было лет восемнадцать, смотрел на поклонницу тринадцати лет, как на неразумное дитя, но был неизменно доброжелателен, так что племянница не сомневалась, что однажды покорит его сердце.
Они много гуляли по Медулису, и скоро Иннидису стали хорошо знакомы и дома на Гранатовой улице, и шумный порт, где в утреннем тумане причаливали и отчаливали корабли и кричали чайки, и скульптурная аллея, восхитившая своими необычными для города статуями, и даже запутанные ремесленные и торговые переулки.
Через месяц он наконец обустроил мастерскую, и у него даже появился первый, пока небольшой заказ. Но скоро, он не сомневался, их станет куда больше. Не столько благодаря его дару (как утверждал Вильдэрин), сколько из-за того, что он любовник Текерайнена (как считал сам Иннидис). Впрочем, это ничуть его не смущало — в первое время всё в помощь, зато потом, когда его узнают лучше, он сможет сам выбирать, за какие заказы браться, за какие — нет, а когда и вовсе работать над собственными задумками.
Но едва ли не прекраснее всего в его новой жизни было то, что здесь, в Сайхратхе, они с Ви наконец могли быть вместе открыто, в любом месте и в любое время, когда захотят. Они посещали вместе купальни, и храмы, и даже пиры, куда их обоих ввёл Белогривка, хотя они не стремились бывать на них часто: Иннидис потому, что всегда был к ним равнодушен, а Ви не очень-то любил повышенное к себе внимание чужих людей и, в отличие от тех же Белогривки или Эмезмизена, не наслаждался им.
Зато внимания Иннидиса он порой едва ли не жаждал, и тогда льнул к нему, и бросал свои дразнящие и манящие взгляды, и лукаво улыбался, затевая любовные игры. Иннидису казалось, что его возлюбленный просто не способен не быть соблазнительным и что даже если он попытается, у него ничего не выйдет. Что ж, он готов был снова и снова подпадать под его чары, и слушать его пленительные речи, и вдыхать его пьянящий аромат, и ласкать его податливо гибкое тело, и сам отдаваться ласкам тёплых и нежных рук и губ.
— Бесценный мой, зеленоглазый, — распевно и неторопливо наговаривал ему Вильдэрин перед сном, завораживая словами, которые, словно бусины, нанизывались одно на другое. — Я хочу, чтобы мы были вместе, даже когда рухнут горы и высохнут моря, когда умрёт само время и воцарится вечность. И когда звезды и солнце погаснут на небе, твой тихий свет озарит меня, защищая от холода и тьмы, согревая душу мою и освещая путь мой…
Так Иннидис и засыпал под его сладкие речи и струнные переливы, чтобы утром снова проснуться в его объятиях и опять быть бессовестно счастливым.
ГЛАВА 21. Ви. Текерайнен. Вильдэрин
Три года спустя
Солнечный луч прокрался в комнату и скользнул по лицу Иннидиса. Тот чихнул — и проснулся.
— Доброе утро, родной, — с улыбкой сказал Вильдэрин, сидя на полу и глядя на него снизу вверх. Он перебирал и складывал в нужном порядке листы старой рукописи, которую ему доверили взять домой, чтобы починить. Почему-то делать это на полу оказалось удобнее, чем за столом или подставкой для письма.
Эти покои, где в первый месяц после приезда разместился Иннидис, очень скоро стали их общими. Комната же Вильдэрина постепенно превратилась в музыкальную, танцевальную, а также в комнату для отдыха и дружеских посиделок. Хотя кровать там по-прежнему ютилась в нише у стены, на ней уже давно никто не спал, кроме разве что нечастых гостей.
— Ви, дорогой, ты опять вскочил чуть свет? — пробормотал Иннидис сонным голосом и сел на кровати.
— Вообще-то время уже к полудню, — с усмешкой возразил Вильдэрин и аккуратно, чтобы не разлетелись, отложил листы на стол, придавив их маленькой статуэткой в виде читающего паренька из бирюзы, сделанной Иннидисом специально для него. Поднявшись с пола, он скользнул к возлюбленному на кровать и поцеловал в раскрытую ладонь. — Просто вчера ты слишком увлёкся, пересчитывая все богатства, — рассмеялся он. — Я уже засыпал, и меня убаюкивал шелест писчей бумаги.
— На самом деле я пересчитывал скорее расходы, — улыбнулся в ответ Иннидис. — Пытался понять, сколько надо завезти чёрного мёда из Эшмира, чтобы хватило до следующего корабля.
Возлюбленный неожиданно открыл в себе купеческий дар. Точнее, неожиданным это показалось Вильдэрину и только в первые дни, а затем он вспомнил, что Иннидис вообще-то ещё в Иллирине постоянно вкладывал деньги в разного рода торговые отношения и зачастую весьма успешно. А вот заниматься этим сам, непосредственно, не мог, ведь там это считалось совершенно неподходящим делом для знатного человека, а его и без того-то воспринимали как чудака.
Здесь, в Сайхратхе, на это смотрели куда проще, и Иннидис начал с того, что отправлял отсюда в Эшмир кофе и специи, а из Эшмира привозил мёд и вина. Недавно к этому перечню добавились ещё предметы искусства из разных уголков мира и бирюза из Эхаскии, хотя первую закупку этого драгоценного камня он делал исключительно для себя, для своих маленьких фигурок, одной из которых как раз и стал читающий юноша, подаренный Вильдэрину.
Если считать со дня, как они воссоединились в Сайхратхе, то уже через два с небольшим года Иннидис стал довольно удачливым и известным в столице скульптором и торговцем, содержащим три лавки. И если в первые месяцы их жизни здесь его упоминали как «того иллиринца, любовника Текерайнена», то сейчас нередко происходило наоборот, и уже о Вильдэрине порой говорили как о Черноглазике, любовнике Иннидиса Киннеи из Мадриоки. Теперь Иннидис мог позволить себе не брать рядовые заказы на статуи — только те, которые по-настоящему его заинтересовали, а в остальное время работать над своими задумками. Он уделял этому ничуть не меньше сил и внимания, чем торговле, и поэтому часто бывал занят, но для Вильдэрина всегда находил время. Вильдэрин же в свою очередь никогда не отказывался позировать, если это было нужно Иннидису, и получал от этого неизменное удовольствие.
Он теперь гораздо больше времени проводил в книгохранилище, переписывая и латая рукописи, чем лицедействуя. И хотя по-прежнему любил перевоплощаться в разные образы, но очень уж его тяготили и раздражали связанные с этим назойливые взгляды вне сцены и любопытство к его обыденной жизни со стороны чужих людей. Чем-то они неуловимо напоминали о временах, когда он был рабом для утех, а господа оглядывали его в дворцовых коридорах, оценивая как возможное приобретение. Он же обязан был улыбаться и опускать взгляд. Раньше он воспринимал такое отношение к себе как должное, иногда даже чувствуя себя польщенным, но сейчас, спустя несколько лет после того, как милосердный Иннидис подарил ему свободу, оно казалось неприятным, а собственная реакция тех дней выглядела странной, неестественной и даже вызывала у него некоторое презрение. Это было тяжело, относиться так к себе былому и стыдиться своего поведения, а потому он не любил и избегал вспоминать о прошлом.
Теперь Вильдэрин реже участвовал в дворцовых представлениях, которые не считались обязательными, к тому же на его место всегда находились другие желающие. Он по-прежнему оставался служителем Унхурру в храмовых зрелищах и даже танцевал там, но если вставал выбор между представлением в очередном дворце и тихой и вдумчивой работой в книгохранилище, обычно выбирал второе. Это приносило меньше денег, но не настолько, чтобы подобный выбор стал болезненным.