— Схожу на кухню, — сказал Вильдэрин, снова целуя любовника и поднимаясь с кровати, — приготовлю нам наши напитки. А ты пока просыпайся и приходи в себя.
Это оставалось их неизменным обычаем — при пробуждении Иннидиса, который обычно вставал позднее, вместе пить кофе и горячий мёд. И как раньше и всегда, Вильдэрин готовил их сам, не обращаясь к прислуге, и это также было частью ритуала. А уж лучшего кофе и свежайшего мёда у них теперь всегда было в избытке благодаря купеческим делам возлюбленного.
Поначалу, только-только освоив сайхратский, Иннидис занялся помимо скульптуры ещё и торговлей, чтобы позаботиться о будущем Аннаисы, которая по злой насмешке судьбы осталась почти ни с чем из-за разрухи в Иллирине. Очень скоро, однако, он увлёкся этим по-настоящему. Глаза у него горели, когда он рассказывал о каких-нибудь новых путях или говорил о картине, фигурном подсвечнике или искусной статуэтке, которые удалось найти одному из его людей.
А месяц назад случилось почти чудо: Хатхиши в своём Тронте вдруг встретила управителя Ортонара, который управителем, разумеется, уже не был и перебивался случайными заработками. Она отправила его к их с Иннидисом дому. У Вильдэрина до сих пор появлялась на губах улыбка при воспоминании о той радостной встрече.
Ортонар рассказал, что бывший особняк Иннидиса устоял во время землетрясения, и те, кто находился внутри, уцелели, только слегка поранились. Чисира с Мори и ребёнком тоже выжили. В деревне после всего им пришлось очень нелегко — погиб урожай, повредились дома, пала часть домашней скотины, — но вместе с многочисленной деревенской роднёй Мори они справились. Южные земли Иллирина откололись от центра и оказались под властью одного влиятельного семейства из провинции Якидис, но в маленьких поселениях и городах это прошло почти незаметно, и хитроумный Милладорин не без помощи Реммиены умудрился сохранить своё положение градоначальника и при новой власти.
Осторожный Ортонар, однако, решил, что разруху в стране ещё долго не преодолеть, а потерявшему целостность Иллирину не избежать междоусобицы. Всё к этому и шло, жизнь становилась ещё опаснее, будущее туманнее, вот он и перебрался в Сайхратху, как и многие другие. В итоге не пожалел. Сейчас он управлял одной из лавок Иннидиса, и снова Иннидис был очень им доволен. Вот и вчера рассказывал, как здорово управитель устроил всё в лавке, что чёрный мёд в ней так быстро разошёлся почти подчистую, и пришлось срочно подсчитывать, сколько ещё его надо завезти.
Иннидис по-прежнему, когда мог, помогал рабам и подарил свободу уже троим. Первый из них теперь служил в одной из его лавок, а двое других трудились в их общем доме. Вильдэрину казалось, что спасение невольников для Иннидиса больше не сопрягалось с болью и горечью прошлого, и он поступал так только из своей доброты и искреннего сострадания, которые, разумеется, никуда не делись. Ну а Вильдэрин, чем мог, помогал ему с этими людьми, порой узнавая и с неохотой признавая в них былого себя.
Когда Вильдэрин с подносом в руках вернулся в комнату, то Иннидис уже выбрался из постели и сейчас стоял на балконе, прислонившись к высокой балюстраде, наслаждаясь ласковым солнцем и свежим воздухом конца весны, последними погожими деньками.
Очень скоро задуют песчаные ветра, весна сменится жарким летом, а домой вернётся Аннаиса. Сейчас ученица Вильдэрина жила и обучалась в храме Нергиту, покровительницы наук, наведываясь домой только раз или два в неделю, чтобы позаниматься танцами и увидеться с дядей. Но этим летом её обучение заканчивалось. В общем-то, приближалось к окончанию и её обучение танцам: ещё немного, и она будет танцевать не хуже своего учителя, а там, глядишь, и превзойдёт его. Вот что значит настоящая одарённость! Вильдэрина учили танцам едва ли не с рождения, Аннаиса же занималась ими с семи лет, с перерывами и не всегда последовательно, однако уже сейчас, когда ей исполнилось шестнадцать, неискушённый взгляд не улавливал разницу в её и Вильдэрина мастерстве, и они уже неоднократно танцевали вместе на людях.
На звук Иннидис обернулся, возвратился с балкона в комнату и забрал поднос из рук Вильдэрина, мимоходом проведя кончиками пальцев по его запястьям. Поставив напитки на столик у тахты, сам опустился на неё и увлёк его за собой.
— Если ты успеешь починить рукопись, то, может, съездим потом на побережье, к Солнечному оку? Сегодня, мне кажется, должен быть красивый закат. Разведём костёр, возьмём у рыбаков мидии, запечём или пожарим…
Иннидис любил это место. Он обнаружил его вдалеке от порта, ещё в первый месяц своего появления в Сайхратхе. Вильдэрин тогда весь день был занят, и он бродил один по побережью. Ох уж эта его счастливая особенность — никогда не скучать в одиночестве! Вильдэрин тоже мог находиться с собой наедине, но обычно при этом чем-то себя занимал — музыкой ли, танцами или чтением. Иннидис же зачастую мог просто сидеть, о чём-то размышляя, или неторопливо прогуливаться по улицам. Вот и это место он обнаружил во время одной из таких прогулок, а после показал Вильдэрину. И оно правда завораживало.
На ровный берег, покрытый глянцевой чёрной галькой, набегали шипящие морские волны, а из воды торчал, возвышаясь, один-единственный скальный столб. Он заострялся кверху, подобно игле, а у самой его вершины зияло отверстие. В ясные дни рдяное на закате солнце заглядывало в него, и последние лучи на целых несколько минут становились ярче и зримее, создавая потрясающую игру света и тени.
— Мне уже не так много осталось, должен успеть, — ответил Вильдэрин. — Завтра отвезу им её, а этим вечером и правда можем отправиться к Оку.
Его ответ вызвал у Иннидиса довольную улыбку, и оттого Вильдэрину тоже стало радостнее. И пусть завтра ему надо было подниматься на заре и на весь день ехать в книгохранилище, разве это когда-нибудь останавливало его и мешало провести весь вечер, прогуливаясь с любимым?
Сейчас, в конце весны, когда дни были длинными, ночи короткими, а настоящая жара ещё не пришла, работа в книгохранилище не заканчивалась: нельзя было упускать и не использовать это золотое для переписчиков время. На указательном и среднем пальцах Вильдэрина теперь часто можно было увидеть мозоли и следы чернил, которые, впрочем, исчезали, как только время бурной работы заканчивалось.
Зимой другое дело. Тогда работать начинали поздно, а заканчивали рано, и редко кто задерживался в скриптории до сумерек, ведь заниматься рукописями при свете ламп и свечей всё равно запрещалось: если по неосторожности опрокинется свеча или прольётся масло, то ценные манускрипты могут пострадать, а то и вовсе начнётся пожар.
И если где-то можно было увидеть игру света ещё более восхитительную, чем у скального столба в море, то этим местом, несомненно, был скрипторий столичного книгохранилища. Дневные лучи проникали сквозь множество высоких окон, часть из которых были витражными, и поток мягкого света рассеивался на полу и стенах, падал на писчие столы с подставками и освещал лица переписчиков, страницы рукописей и многочисленные перья, чернила и краски.
Вильдэрин обожал атмосферу этой залы, где шелест страниц и поскрипывание перьев сплетались с приглушённым стуком шагов по каменному полу, негромкими разговорами и редким тихим смехом, а запахи краски, пергамента и новой бумаги смешивались с медвяным восковым ароматом. Ему было приятно приходить сюда даже ранним утром, когда ещё хотелось спать.
Так было и в этот раз. Войдя под высокие, будто уходящие в небо своды скриптория, он с удовольствием поприветствовал своего приятеля Саргу Римуша, поздоровался с миниатюристами, сидящими у самых окон, кивнул переплётчикам и, наконец, уселся за свой стол в среднем ряду, который поочерёдно делил с другим переписчиком, старым Ханту, тоже работавшим два-три дня в неделю.
Сейчас Вильдэрин трудился над манускриптом «Странствие Бихмана-корабельщика по трём морям к Потерянным землям», уже почти заканчивал, после чего должен был передать законченный список миниатюристу, чтобы тот заполнил широкие поля и пустые участки страницы искусными рисунками.