На протяжении всей его речи пожилой мужчина слушал внимательно и то хмурился, то в задумчивости жевал губами и вертел рукопись в сухих тонких пальцах. Но когда Вильдэрин дошёл до своего желания её выкупить, смотритель вдруг прервал его и протянул одновременно понимающе и удивленно:
— А-а-а! — Он кивал, глядя на кодекс, потом опять на Вильдэрина и снова на кодекс. — А-а-а! — повторил он и быстро добавил: — Постой-ка, а как уж тебя звали раньше, до Сайхратхи? Ты говорил, да я запамятовал…
Говорил. Точно говорил. Зря. Но кто ж знал…
Теперь он молчал, и смотритель, снова протянув своё «а-а-а», бросился шелестеть страницами рукописи. Наконец нашёл нужное место и пробормотал:
— Вильдэрин…
Он скользнул взглядом по его шее и перекрытому татуировкой шраму, и Вильдэрин тут же прижал к этому месту ладонь. И ведь он вроде бы давно уже забыл об этом своём жесте, а гляди-ка, всё равно в неожиданной ситуации сделал это невольное и неловкое движение. От смотрителя оно, конечно, не ускользнуло. И то ли он хотел добиться от Вильдэрина прямого признания, то ли просто не подумал, как это повлияет на собеседника, но зачитал негромко и быстро:
«Едкая вонь ударила мне в нос. Я едва не задохнулся и почему-то зажмурился, а открыв глаза, снова увидел его. И я его не узнал. Передо мной стояло существо в проржавелом железном ошейнике, настолько обезображенное, изъязвленное, что в нем с трудом можно было опознать человека. Он покачивался на трясущихся ногах и придерживался рукой о стену, чтобы не свалиться вновь на колени. Это существо не могло быть Вильдэрином! Его лицо, разбитое и почернелое, сплошь покрывали кровоподтеки, во взгляде единственного глаза застыла мука, второй глаз закрывала иссине-красная опухоль. И я не мог поверить, что этот жалкий урод, остриженный почти наголо, со следами рваных ран на черепе, с отсеченным ухом и кривым багровым шрамом на прежде гладкой шее когда-то был блистательным красавцем Вильдэрином!
Я мгновенно забыл всё, что хотел сказать, что сочинил по дороге. Просто стоял, смотрел и не верил. Потом выдавил:
— Вильдэрин?..
— Вильдэрин мёртв, — прохрипел он так тихо и слабо, что я едва расслышал. Его рот, его дёсны кровоточили, и мне показалось, что у него, может быть, не хватает зубов. — Ты нашёл не того. Меня называют доходяга Ви, а ещё псина. Как тебе больше нравится, Великий? Я откликаюсь на любое из…»
— Хватит, — взмолился Вильдэрин. — Пожалуйста, прекрати! — Почему-то из чужих уст написанные слова звучали невыносимо, хотя он сам только недавно их читал. И перечитывал. — Я не могу это слышать. Пожалуйста.
Он повесил голову, отвёл взгляд. Ему было стыдно. За то, что он таким нелепым образом пытался обмануть смотрителя, и за своё прошлое почему-то, в котором он позволил сотворить с собой всё это, и смирился с этим, и если бы не Иннидис…
— Ну-ну, мой мальчик, — мягко потрепал его за плечо смотритель. — Надо было просто сказать мне. Или ты думаешь, я совсем бесчувственный? Хотя история, конечно, удивительная… Чтобы сам царь!.. Но знаешь, лучше бы о ней и правда никто не узнал, иначе тут такое начнётся! — С этими словами он вложил рукопись ему в руки и накрыл их своей ладонью. — Спрячь это или уничтожь. Как хочешь. Но поиски иллиринского царя на этой земле нам и правда ни к чему. А ты… Не каждому удаётся после такого воссоздать свою жизнь заново и сохранить любовь к людям. Тебе следует собой гордиться.
Вильдэрин, конечно, гордился, но…
— Это не я, это всё Иннидис...
Смотритель только поулыбался и, больше ничего не сказав, пошаркал прочь из комнаты.
***
Всё-таки эта проклятая рукопись не давала Ви покоя. Прошла уже неделя с тех пор, как она появилась в их доме, а Ви всё никак не мог о ней забыть. А тут ещё задули пыльные ветра, и Иннидис с Ви и домочадцами, заранее пополнив запасы, закрылись внутри, выходя наружу только задать корм лошадям, собакам или набрать воды из колодца. Времени стало много, а тратить его было почти что не на что. Стояла удушающая жара, и о работе над скульптурой не шло и речи, как и о танцах Ви, который по-прежнему их любил.
Липкие от пота, они целыми днями вместе сидели в своих покоях за плотно закрытыми ставнями, много говорили, играли в «Круги и обманки», пили освежающий щербет и кое-как омывались водой из медных тазов и кувшинов, иначе от прилипчивой духоты было не спастись. Неудивительно, что мысли любовника, не занятые ни лицедейством, ни работой в скриптории, ни большинством из прочих его занятий, то и дело возвращались к злосчастной рукописи, пропади она пропадом. Ви снова и снова перечитывал отдельные места, они вгоняли его в уныние, а он всё равно перечитывал, как будто пытался что-то найти, что-то такое, чего не заметил в один из предыдущих разов.
— Как я мог позволить всё это? — иногда тихо вопрошал он Иннидиса. — Я ведь даже не сопротивлялся…
— Ну а что ты мог сделать? — тупо отвечал Иннидис, понимая, что его ответ недостаточен, но не зная, что ещё сказать и чем помочь.
Когда песчаные ветра иссякли, они оба вздохнули с облегчением. Как, впрочем, и вся Сайхратха. И пока оставалось несколько дней до зрелища в Высоком храме и до открытия лавок Иннидиса (сначала надо было отовсюду выгрести проникший в щели песок), они решили съездить в соседний город, расположенный за грядой невысоких холмов, а потому чуть меньше страдавший от песчаных вихрей. Там они думали немного отдохнуть от всё ещё висевшей в воздухе пыли, которую только дождь окончательно прибьёт к земле. Но летние дожди приходили обычно только через несколько дней после ветра, а отдохнуть хотелось уже сейчас. И помимо прочего этот город славился своими купальнями, что также было немаловажно, особенно для Ви.
— Я чувствую себя ужасно грязным, — говорил любовник, потирая ладонями свои руки и плечи. — Таким грязным, что самому противно.
— Мне ты нравишься даже грязным, — смеялся Иннидис. — Но в купальни мы, конечно, наведаемся сразу по приезде. Потому что вот сам себе я грязным совсем не нравлюсь.
Янтарные купальни, названные так из-за инкрустированных янтарём орнаментов на стенах, отличались от прочих своими огромными ваннами с благоухающей водой, в которую щедро добавляли отвары душистых трав, и горячим паром, насыщенным ароматами хвои и эвкалипта. Удовольствие это стоило немалых денег и доступно было только людям состоятельным, а потому, как правило, там было не слишком людно. Хотя в день, когда Янтарные купальни посетили Иннидис и Ви, народу оказалось больше обычного: после пыльных ветров многие спешили себя побаловать. Однако они без труда нашли себе место на мраморной лежанке в просторной зале для пара, а потом и в широкой глубокой ванне у полутёмной стены, куда забрались сразу оба. Ви нежился и едва не мурчал от удовольствия, и Иннидис, глядя на него, тоже.
После такого вдвойне приятно было отдохнуть в небольшом съёмном домике цвета топлёного молока, простом, но удобном, с уютной деревянной мебелью внутри, уже приготовленном к их приезду — они не впервые в нём останавливались.
Омытые душистой водой и ароматным паром, они валялись на чистых хлопковых простынях и то болтали, то любили друг друга, а потом заснули в обнимку. Проснувшись же, обнаружили, что за окном прошёл небольшой дождь — он случился раньше, чем обычно, — и воздух теперь влажен и чист. И разве можно было не прогуляться по посвежевшим улицам? Конечно же, они прогулялись. По потемневшим после дождя широким мостовым и небольшим переулкам, уводящим то вверх, то вниз.
До заката ещё оставалось время, и людей на улицах встречалось немало: вельможи и простые горожане хотели насладиться первыми часами после дождя. Понимая это, на улицах тут же появились и лоточники, и музыканты, и нищие — калеки и оборванцы — в надежде на подаяние. Один из таких как раз стоял возле закрытой сейчас хлебной лавки, мимо которой шли Ви и Иннидис. С его шеи свисала кружка для милостыни, правая рука отсутствовала по локоть, а на левой не хватало трёх пальцев. Худой и невысокий, густо обросший тёмной щетиной, он выглядел по-настоящему несчастным и жалким.