— Тавир. Мой названый сын. Я нашёл его, единственного выжившего, в разрушенной рыбацкой деревне. Не смог там и оставить, взял с собой. И потому я до сих пор ещё жив.
— Как это связано?
— Да так… просто. — Айн болезненно поморщился и помотал головой, будто это не стоило обсуждения. Наверное, ему просто не хотелось говорить об этом.
— Так ты теперь Варут? — спросил Вильдэрин, уводя разговор в сторону. — Я, признаться, не знал, как к тебе теперь обращаться. Айн? Аданэй? Варут? И потому никак не обращался.
— Варут. Лучше так. Айн, Аданэй — оба этих имени прокляты, я их ненавижу.
— Я долгое время тоже думал, что всю жизнь буду ненавидеть имя Ви, — признался Вильдэрин. — Но потом меня начал называть так Иннидис и мои друзья, и я полюбил это имя тоже.
— Ну, в моей жизни уже несколько лет не было никого, кто мог бы называть меня прежними именами. По крайней мере, до сих пор не было, — криво улыбнулся он и глянул на него в ожидании.
Прекрасно понимая, как это прозвучит, следующие слова Вильдэрин произнёс как можно мягче:
— Меня в твоей жизни тоже больше не будет, Айн… Варут. Извини.
— Нет-нет, я понимаю. Я и не рассчитывал, просто… вырвалось, — сказал он и быстро сменил тему: — А Иннидис, которого ты упоминал, это кто?
— Иннидис? Он мой друг, мой возлюбленный, мой безумно талантливый скульптор! — губы Вильдэрина при упоминании Иннидиса сами собой расплылись в улыбке, и он ничего не мог с собой поделать. И Айн вдруг улыбнулся тоже, словно радуясь за него. И скорее всего, он правда радовался. — Это Иннидис меня спас тогда и даровал свободу. А потом полюбил. И я его тоже. И… вообще-то я тебе о нём однажды уже рассказывал, только сам ещё не знал, что это он, — усмехнулся Вильдэрин, находя ситуацию презабавной. — Ты должен помнить ту статую юного невольника во дворце, которую я так обожал…
— Я помню! — воскликнул Айн. — Так это он её создал?
— Да, — снова улыбнулся Вильдэрин.
— Ты тогда в насмешку предлагал мне найти того скульптора.
— В итоге я нашёл его сам. Точнее, он — меня.
— Я очень рад за тебя, Вильдэрин, — серьёзно сказал Айн. — Ты не представляешь, насколько для меня важно видеть тебя таким. Не только живым, а свободным, счастливым и как прежде прекрасным и великодушным. Спасибо, что позволил мне увидеть тебя таким. Я знаю, я уже говорил это, но не устану повторять.
— Мне самому тоже… стало легче, — сказал Вильдэрин, просто чтобы что-то сказать, не оставлять его благодарность, вроде бы искреннюю, без ответа. Но, прислушавшись к себе, он понял, что не соврал: на сердце и в самом деле полегчало. — Наверное, я тебя простил… И поэтому — вот так. Да и для меня ведь всё в итоге вышло к лучшему, как это ни странно, — он смущённо пожал плечами, не зная, что ещё добавить и стоит ли.
Айн, видимо, тоже не знал, что ещё сказать, хотя в ответ на прозвучавшее признание его глаза заметно увлажнились.
Пора было прощаться, и, наверное, именно Вильдэрин должен был сделать это первым, а вовсе не Айн, который, конечно, не захочет его прогонять. Скорее, наоборот, он был бы рад его задержать — он вообще смотрел на Вильдэрина так, словно всё ещё не мог поверить и не мог насмотреться, и от этого делалось немного неловко.
— Мне, пожалуй, надо идти, — сказал он. — Меня ждёт Иннидис, а нас обоих ждут дома. Я был… — Слова давались с трудом, но всё же он чувствовал потребность произнести их. — Да, пожалуй, я всё-таки рад был тебя увидеть… услышать. И я… желаю тебе добра. И успокоения. — Он хотел бы пожелать ему и счастья, но не мог, потому что сам не верил, что после таких страшных потерь счастье для Айна по-прежнему возможно.
— Спасибо, Вильдэрин. За всё. Сегодня ты сделал меня немного счастливее. Береги себя. И Иннидиса.
Вильдэрин кивнул ему и уже двинулся к двери, когда Айн его окликнул:
— Подожди!
Он обернулся на пороге, и Айн хлопнул себя по лбу.
— Чуть не забыл! Подожди, пожалуйста, я сейчас! — Он судорожно зашарил в своей поясной сумке, через минуту что-то оттуда вытащил. — У меня ведь тоже есть одна твоя вещь…
И только когда Айн вытянул руку вперёд, Вильдэрин увидел — то был давно потерянный им гребень с бирюзой.
— Я помню, — продолжал Айн, — когда-то он был тебе дорог. Не знаю, дорог ли он тебе и ныне, но… Вот, — он подошёл и вложил гребень ему в руку, — возьми, пожалуйста. Ты просил его найти. И я нашёл, только слишком поздно, уже после твоей… как я думал, смерти. Он завалился в щель между стеной и полкой, несколько зубчиков поломалось, но…
— Ты всё это время носил его с собой? — удивился Вильдэрин. — Спасибо! — вполне искренне сказал он, разглядывая этот искусно выполненный костяной гребень, в который бирюза была вставлена не просто каменьями, а фигурками: слонов, птиц и даже крошечных человечков. — Он всё ещё мне дорог…
И это действительно оказалось так. И сейчас он стоял в этой просто обставленной комнате, но как будто вернулся в царский дворец Эртины. И он смотрел на гребень в своей руке, но видел не его и даже не погибшую повелительницу — он видел себя в тот день, когда получил его в подарок, а потом и в тот день, когда его утратил. Он видел того наивного и чистого душой юношу, которым был. Того юношу, который был открыт любви и миру настолько, что готов был дарить всего себя, ничего не ожидая и не прося взамен. И он смотрел ему в глаза — в глаза себе былому — и поражался, как же мог хотя бы на миг отнестись к тому себе с презрением? Может быть, тот Вильдэрин не умел защитить себя и не знал, как это делается, — никто и не воспитывал в нём этого умения, — зато он сделал всё, чтобы себя сохранить. И уж точно не презрения он за это заслуживал, а только сочувствия, понимания и любви.
Вильдэрин погладил гребень большим пальцем, убрал в сумку и повторил:
— Спасибо, Айн… Варут. Спасибо, что сохранил его. Он и правда оказался для меня очень важен. — Повинуясь внезапному стремлению, он обнял своего бывшего слугу и господина за плечи и сказал: — Прощай, Айн. Пусть у тебя и твоего названого сына всё сложится хорошо.
Больше не задерживаясь, он вышел из его дома, вскочил в седло и, не оборачиваясь, поспешил к своему Иннидису, который дожидался его на приглянувшейся лесной опушке, сказочно красивой в обрамлении пушистых рыжих сосен и усеянной цветущим морским луком. И пока он ехал, он снова и снова пытался осмыслить свои чувства. И это было непросто, но это же было для него и очень важно. Он только сейчас понял, что с некоторых пор, пусть и почти неосознанно, начал делить свою жизнь и даже всю свою личность на две части: до и после шахты. И они, эти две жизни и личности, были словно бы отделены и отдельны друг от друга. Но сегодняшняя встреча с Айном и этот гребень непознаваемым, почти магическим образом протянули нить между Вильдэрином прошлым и Вильдэрином нынешним, между Ви и Текерайненом, между рабом и свободным человеком, связав их всех воедино. И осознание этого вдруг привело его в такой восторг, что захотелось немедленно поделиться этим с Иннидисом.
Завидев возлюбленного на опушке, Вильдэрин уже издали крикнул:
— Иннидис! — Он подлетел на своём Шафране, примяв сочную траву, спрыгнул на землю и, отпустив лошадь пастись, бросился в его объятия — тот как раз поднялся ему навстречу с поваленного соснового ствола. — Я вернулся!
— Ты выглядишь до неприличия счастливым, милый, — рассмеялся Иннидис. — Встреча с прошлым оказалась не такой страшной?
— Я и есть счастливый, — проговорил Вильдэрин, ласкаясь к нему. — Я счастлив любить тебя. И я счастлив, что меня любишь ты. А ещё сегодня я понял… это сложно объяснить и это странно прозвучит… но я понял, что достоин любви и был достоин её и раньше.
— А ты сомневался в этом, дорогой мой? Если так, то я рад, что сомнения тебя оставили. Но всё равно расскажи мне о них подробнее. Дома. Если хочешь, конечно.
— Ты же знаешь, с тобой я всегда становлюсь бессовестно болтливым, — игриво мурлыкнул Вильдэрин и прильнул к любимым губам в поцелуе.
КОНЕЦ