«А если бы и знал, то что? — спросил себя Иннидис. — Оставил бы его умирать?»
Нет, не оставил бы, конечно. Но хотя бы настойчивее требовал замены всех бумаг, а не отложил бы это на потом и не пустил бы на самотёк из-за собственной беспечности, отправив соответствующий запрос на шахту лишь однажды и не получив ответа.
Можно было бы выдать его за Киуши (с позволения Хатхиши), но это ненадежно хотя бы потому, что возраст заметно отличается: Киуши сейчас уже исполнилось бы сорок, и это указано в его поступном листе и купчей. Поэтому лучше всё-таки постараться и каким-то образом раздобыть нужные бумаги на Ви. Если они не утрачены безвозвратно и не уничтожены, то это можно будет сделать.
Что-что, а искать рабов и сведения о них Иннидис умел и знал, как это делается. Научился ещё в юности, когда, словно проклятый, разыскивал своего Эйнана. Именно из-за такого его опыта Хатхиши и обратилась к нему за помощью, чтобы найти своего сына. Как свободная горожанка выкупить-то его она могла сама, а вот выяснить, где он, у неё не получалось.
Сейчас, раз шахта перешла в собственность Роввана Саттериса, можно было надеяться, что отыскать нужные сведения и получить документ окажется немного проще, чем это было бы при прежнем владельце. Тем более что Ровван — один из немногих высокородных, кто с симпатией относился к Иннидису. Вероятно, он пойдёт навстречу и пустит порыться в записных книгах. Из них можно будет узнать номер и вид поступного листа на Ви, в котором уже будут указаны все известные данные о нём: родился ли он рабом или был захвачен в рабство, сколько ему лет, кто были его предыдущие хозяева, сколько раз, куда и кому его продавали. Если найти этот лист и, договорившись с Ровваном, заполучить его, а затем оформить на его основании купчую (себе же), то потом можно будет выписать и освобождение.
Имя «Ви» наверняка ненастоящее. Скорее всего, это сокращение по первым двум символам: так часто делали в подобных местах. Но пока это неважно, ведь и в записные учётные книги, скорее всего, тоже внесены только это прозвище вместе со сведениями о поступном листе и дне поступления. Но проверять всех Ви, побывавших на руднике за последние годы, никакого времени не хватит. Поэтому прежде чем лезть в записи, надо, чтобы парень вспомнил, как давно очутился на шахте.
— Отправь ко мне Ви сегодня вечером. Пусть придёт сразу, как поужинает, — сказал Иннидис в конце беседы.
После управителя приходил счетовод: отчётов накопилось множество, но ничего особенного в них не содержалось. Не считая трат на поездку и обучение, все доходы и расходы не отличались от обычных.
Ближе к вечеру Иннидис наведался к градоначальнику: рассказать о своём путешествии и передать заказанные украшения, которые, надо думать, вскоре обовьют руки и шею Реммиены. Можно было бы отправить к Милладорину браслеты и ожерелья надёжным посыльным, но Иннидис посчитал, что куда выгоднее явиться лично. Хорошие отношения с градоначальником иногда здорово облегчают жизнь, и надо пользоваться случаем, чтобы освежить их.
С теми же соображениями Иннидис посетил и Роввана Саттериса — вручил ему маленький горшочек с чёрным медом, которым Эшмир так славился, и запечатанный кувшин с одним из лучших тамошних вин. Раз уж предстоит в скором времени просить вельможу о помощи и о том, чтобы он закрыл глаза на кое-какие мелочи и нарушения, то, опять же, лучше было напомнить о себе лично.
У Роввана он пробыл допоздна, у него же и поужинал, рассказывая обо всем, что видел и слышал за морем, заодно отдал его дочери маленький, с ладонь размером, портрет царя Адданэя: он уже давно обещал его сделать и даже сделал, но до отъезда так и не передал, руки не доходили.
По возвращении домой Иннидис только и мог, что без сил рухнуть на кровать и уснуть. Какая уж там беседа с Ви? Не до него сейчас. Так что он велел управителю перенести разговор с ним на утро.
***
Иннидис сидел на бархатной подушке в бронзовом кресле посреди своих покоев, а Ви стоял перед ним, склонив голову и опустив глаза.
Ну просто сама скромность! И не скажешь, что ещё позавчера танцевал, бросал на зрителей манящие взгляды и улыбался без всякого стеснения. Сейчас о том танце напоминали только слегка поблёкшие узоры на кистях рук и предплечьях. И ещё волосы. В них, как и тогда, поблескивали цепочки, кольца и золотистые нити, переплетённые с десятком тончайших косичек поверх распущенных волос. Свет падал на него сзади, из окна, заставляя все эти украшения ещё ярче играть и переливаться. Косички были тугие и гладкие, а не растрёпанные, как после сна, и это значило, что заплёл он их только что, этим утром, скорее всего, ещё до завтрака. И не жаль было времени?
Остальных украшений на нём, конечно, уже не осталось: раздобытые Аннаисой специально для представления, они вернулись законным владельцам.
— Я рад, что ты полностью выздоровел и так сильно преобразился, — начал Иннидис издалека. — В первые минуты я тебя даже не узнал.
Взмах ресниц, быстрый взгляд — и снова глаза в пол.
— Это стало возможным лишь благодаря твоей доброте, господин, заботе Хатхиши и терпению всех остальных в этом доме. Да вознаградят вас всех боги, господин.
А говорит-то как складно, и голос такой музыкальный и спокойный. Куда только делась былая встревоженность речи?
Он смотрел на этого человека и никак не мог увидеть в нём прежнего Ви. Два образа упорно не желали соединяться воедино. Неужели это тот самый доходяга, израненный и истощённый, который лежал на пороге его дома при смерти, от которого разило гноем и нечистотами? Тот самый, который так испугался пса, что начал задыхаться и обмочился от ужаса? Тот, который кричал и плакал ночью от страха? В конце концов, неужели это тот самый недотёпа, который, сбиваясь, путаясь и волнуясь, просился где-нибудь искупаться? Которого Аннаиса за глаза иногда называла уродцем? На него намекали только шрамы от собачьих укусов на кистях, видимые вблизи сквозь узоры и совсем незаметные издалека.
Но самое странное, что в восприятии Иннидиса тот, прежний, Ви оставался безобидным, стеснительным, искренним и добрым парнем, достойным сочувствия, а этого, нынешнего, он считал не заслуживающим доверия и подозревал в двуличии и преступном прошлом. Причём просто так. Можно сказать, без причины (не считать же настоящей причиной ничем не подкреплённые измышления). Он и сам осознавал, какая это глупость — разное отношение к вчерашнему и сегодняшнему Ви, ведь человек-то был один и тот же. И либо он искренний и безобидный — и тогда, и сейчас, либо никогда таким и не был.
— Вот что я хочу понять… — перешёл Иннидис к вопросу, ради которого и позвал его сюда. — Раньше я полагал, что до рудника ты был обычным домашним рабом. Однако сейчас вижу, что это не так. Ты был рабом для господских утех, верно?
Краткая, на пару мгновений, пауза и тихий ответ:
— Да, когда-то я был им, господин.
— Тогда чем же ты так провинился, что тебя, дорогостоящего невольника, отправили умирать на шахту? Что такого страшного совершил? Нам здесь следует тебя опасаться?
Дрогнули и взметнулись ресницы, распахнулись глаза. Взгляд получился дольше, чем в прошлый раз, а в голосе послышались молящие нотки.
— Клянусь, господин, я не сделал ничего настолько дурного, чтобы заслужить мучения и смерть на той шахте! И я точно не опасен ни для кого здесь! И вообще не опасен…
— Но за что-то же тебя туда отправили? Я желаю понять за что.
— Прости, господин, но мне это неизвестно, — с лёгким вздохом сказал Ви, вновь опуская веки. — Я бы тоже очень хотел это понять, но не понимаю… Я не безвинен, конечно, и я совершал разные ошибки, но, клянусь всеми богами, я не преступник и никому не причинил настоящего зла.
— Ты не можешь совсем не догадываться, — возразил Иннидис. — У тебя должны быть хоть какие-то соображения.
Ви замешкался, заколебался, глянул на него с опаской, но всё же решился: