Немец подошел к землянке, возле которой аккуратными поленницами были сложены колотые дрова. Дверь землянки была открыта, и оттуда тянуло теплым духом кислых щей.
Немец остановился.
— Есть кто-нибудь? — крикнул Коля.
Из землянки выглянул кто-то в сером платке. Девичий голос сказал:
— Долго ходишь! Давай скорей пшено.
— Пшено нету… — ответил немец.
Девичий голос показался Коле удивительно знакомым. Он шагнул вперед и увидел Еленку. Она стояла в дверях землянки и сердито смотрела на немца.
— Еленка! — вскрикнул Коля.
Еленка посмотрела на него своими круглыми, как у матрешки, удивленными глазами, покраснела и протянула радостно:
— Ко-о-ля…
— Это я фашиста поймал, — сказал Коля. — Голыми руками.
— Ко-о-ля… — снова сказала Еленка. — Здравствуй. — Она протянула ему ладошку и, когда Коля пожал ее, быстро отдернула, будто обожглась.
— Где тут штаб? Надо фашиста отвести.
Еленка поглядела кругом.
— Какого фашиста?
— Этого!
— Этого?.. Да это Отто, пленный… Он у нас на кухне работает. — Она повернулась к немцу. — Давай пшено.
— Нету, — сказал Отто. Он все еще стоял с поднятыми руками, глядя то на Колю, то на Еленку.
— Как это нету? — сердито спросила Еленка.
Отто посмотрел на Колю и неуверенно опустил руки. Коля молчал.
— Там, — махнул Отто рукой в ту сторону, откуда они пришли. — Пшено есть там. Этот малтшик лежал на снег. Я спрошил: «Ты есть больной». Я хотел ему помогать. Он бил мой живот и кричал: «Хенде хох!» Отшень сильный малтшик. Пшено есть там… На снег…
— Я ж не знал, — сказал тихо Коля. — Я ж думал, он меня душить хочет. Ну и сшиб.
Еленка рассмеялась. Коля вспомнил ведро на тропе, золотую струйку, догадался, что это было пшено, и кинулся было назад.
— Я принесу…
Еленка остановила его жестом, с трудом сдерживая бьющийся в груди смех.
— Погоди. А шапка твоя где, Отто?
— Там…
— Идите оба за пшеном. Да побыстрее.
Отто и Коля переглянулись. Коля опустил голову и зашагал к лесу. Отто побрел следом.
Молча дошли они до опрокинутого ведра. Отто поднял свою ушанку, отряхнул с нее снег. Коля поставил ведро, сел на корточки и начал горстями собирать пшено. Отто тоже присел рядом. Они ссыпали пшено вместе со снегом в ведро и молчали.
Потом Отто вдруг спросил:
— Что есть по-русски «душить»?
Коля поднял голову, посмотрел на немца.
— Душить? Ну придушивать.
— Не понимай.
— Вот так. — Коля сдавил себе горло пальцами, высунул язык и захрипел.
— О-о!.. Ферштейн. Понял! — Отто несколько раз громко повторил новое слово, потом спросил:
— Ты думал, я хотел тебя душить?
Коля кивнул.
— И ты бил мой живот?
— Я ж думал, у вас автомат или гранаты.
— Ты есть смелый малтшик. Я не есть трус, но я бы трусил, — серьезно сказал Отто и вздохнул. — И дети должен воевать!.. И это есть наш цивилизаций! Знаешь, малтшик, я весь свой жизнь буду иметь стыдно, что я немец, — добавил он печально. — Что я пропустил Гитлер. Я пропустил этот проклятый, страшный война. Это не есть цивилизаций, малтшик. Это есть варварство. Я говорил с ваш товарищ Мартын. Это есть умный голова.
Они собрали пшено все, до зернышка, и направились в лагерь. Отто шел впереди и нес ведро. Коля глядел на его чуть сутуловатую спину. На валенки, из рваных пяток которых торчали уголки портянок. Наверно, и шинелишка-то его не очень греет.
— Вы чего валенки не зашьете?
— Шил… Опять рвался.
— Новые достаньте.
— Товарищ Мартын давал новый валенок… Я не взял… Я не могу взять…
— Чудак… — сказал Коля.
Они снова пошли молча. И снова Коля нарушил молчание.
— Ты не сердись, что я тебя ударил. Я не знал…
Отто остановился. Повернулся к Коле. Посмотрел на него пристально.
— Ты есть русский душа… удивительный на свете — это русский душа… Колья. — Он кивнул, отвернулся и быстро пошел.
Через час Коля сидел рядом с Еленкой в жаркой землянке-кухне.
В котлах, вмазанных в большую кирпичную печь, клокотали щи и пшенная каша.
Еленка накормила Колю и теперь внимательно слушала его. Коля, не таясь, рассказал о своей неудаче у комиссара. О том, что хочет овладеть оружием, но негде его взять.
Еленка хмурила брови. Потом сказала:
— Сменюсь — пойдем к Петрусю. Он поможет.
Землянку, в которой жил Петрусь, Коля нашел бы и сам — из-под толстого заснеженного наката вырывались в вечерний сумрак звуки баяна. Клокотали басы, а на их мягком фоне будто кто-то неустанно сыпал звонкие серебряные монеты.