— Почему?
Она рассмеялась тихо и смущенно.
— Максим, это такое детство — первая любовь. Стыдно было признаться, страшно. Говорю же, я виновата.
— И как все открылось?
— Открылось ужасно. Ты нас выследил вот здесь, в квартире мужа. Вы даже подрались.
— Кто победил?
— Ну, ты же мальчишка по сравнению с ним был.
— Значит, ты мальчишку на мужчину променяла. На богатого?
— Ты через двадцать лет пришел меня обличать?
— Что ты, Любочка. Разобраться. А что, я больше сюда не приходил?
— Ни разу, как отрезал. Мы с тобой никогда больше не виделись. То есть я тебя видела — по телевизору. Ты стал знаменит, — она слабо усмехнулась. — И богат.
— Надеюсь, что ты не жалеешь, что меня бросила?
— Нет, — она поцеловала в макушку прямо на глазах засыпающего ребенка.
— Ты знала моего тогдашнего приятеля — Ивана?
— Не помню, я никого не замечала, кроме тебя. Знаешь, что я тебе скажу? Ты, Максим, очень сильное воспоминание в моей жизни… и светлое, и ужасное.
— Почему так?
— Ну, юность, любовь. И твой взгляд, когда ты уходил… лицо в крови. Твои слова…
— Мне твой муж нос расквасил?
— Нос — ты ему, а он… не знаю, — взгляд ее стал тревожным. — Ты ведь не тогда потерял память?
— Да вроде нет… до двадцати все помню. И что же я сказал на прощанье?
— «Ты дорого заплатишь, Любовь, потому что ты предательница».
— Но ведь не заплатила.
— Кто знает.
— Но я ничего тебе не сделал?
— Ты? — она вдруг протянула руку и погладила меня по щеке. — Господь с тобой! Ты — человек, Максим, а не какая-нибудь свинья.
Ребенок внезапно проснулся и заплакал в голос, прямо заорал. И мы расстались, чтоб никогда больше не увидеться… хотя, кто знает… может быть, через двадцать лет…
22
Частичная амнезия, сквозная — сквозь разодранную пелену беспамятства сквозит ветерок оттуда. «Ты — человек», — сказала Наташа, и Люба сказала, и ничто человеческое мне не чуждо. Простая история, банальная: она изменила, я обиделся. Так обиделся, что «Любовь» разбил. Нормально.
Мне разбили физиономию — тоже нормально, не выслеживай! — а через двадцать лет убили. А если я еще тогда заработал сотрясение мозга — и вот он, рубеж, вот почему я ни черта не помню с двадцати лет (обращался ли я к доктору… к Ивану, например?.. нет, он же еще учился). Ситуации зеркально похожи — девушка, соперник, статуя, кровь, ревность, — но драматизм неизмеримо усилился. И другой душок — аромат алых огарков и «Гибели богов».
Я вышел на станции Темь в зеленый вечерний сумрак. Оглянулся — никого, только я и моя тень, длинная и острая, тянется по платформе, в конце которой горит одинокий желтый фонарь. Я спустился по железным ступенькам, тень съежилась, юркнула в высокие заросли вдоль тропинки, ведущей к храму.
Справа от могил, как когда-то, светилось окошко в кирпичном островерхом домике. А напротив, на паперти под колокольней, сидел, сгорбившись, кто-то в черном, голова опущена. Сердце у меня похолодело, но я подошел, с неимоверным усилием отрывая ноги от земли, встал напротив. Согнутая в дугу старушка подняла белое — мертвое, показалось — лицо и сказала нараспев:
— Глянь, глянь, Гога с Магогой идет!
Ага, понятно. От сердца несколько отлегло. Обернулся я — и впрямь почудилось: меж ветвями тень проскользнула.
— Бабушка, это кого же вы так обзываете?
— А вы покайтесь, ироды!
Вот несчастная… а может, как раз и счастливая в полном беспамятстве, а у меня частичное, ни туда, ни сюда… Я подкрался к окошку, священник оторвался от книги, узнал, кивнул. Потом, подумавши, подошел к окну и открыл обе створки.
— Добрый вечер. Как вас звать, батюшка?
— Здравствуйте. Отец Владимир.
— Вон там старушка на паперти с ума сошла.
Он вгляделся.
— Это наша Анисьюшка, в Теми живет, по ночам иногда приходит. В уме она повреждена, это правда, но безобидна. Не хотите войти, Максим Николаевич?
— Я на минутку. У меня к вам просьба.
— Пожалуйста.
— В прошлую нашу встречу вы сказали, что я в мае приходил на исповедь.
— Верно, приходили.
— Как мне смутно представляется, после исповеди следует причащение.
— Да. После полного покаяния.
— Я не причащался?
— Нет.
— Почему?.. Отец Владимир, я ничего не помню. Мне необходимо вернуть себя! О каких грехах шла речь?
С минуту, наверное, он пристально всматривался мне в лицо, наконец сказал:
— Главное: гордость и любострастие. И еще: вас волновала черная магия.
— О, Господи! У меня была связь с молоденькой девушкой.