— Уймись наконец, с нами ведь дама… Какое представление она составит о людях искусства?
Палома наморщила носик.
— Погодите, дайте угадать. Должно быть, спор идет о том, в какую сторону изогнут третий луч в венце Митры Вседержителя? Или какой длины надлежит изображать хвост у Нергала?
— Вовсе нет! — Камнерез смерил ее оскорбленным взглядом. — Мы говорили об атрибутах Секвены. Помнишь ту нелепую статую в доме твоего немедийца? Ниано утверждает, что это, скорее всего, не злила, у той не может быть колчана со стрелами… Однако, подтверди, там было ожерелье из раковин, что явно указывает на морскую богиню!
Наемнице не слишком пришлось по душе, что Тальер вздумал обсуждать с кем ни попадя то, где они были; оставалось надеяться, что он не рассказал ничего больше, а ограничился описанием статуй. Однако теперь поздно делать ему внушение. Следовало бы позаботиться об этом с самого начала…
Тем временем, мозаист, взяв на себя роль любезного хозяина, позвонил в колокольчик и велел явившемуся на зов слуге принести им вина.
Наполнив бокалы, он поднял свой, с восхищением глядя на Палому:
— Позволь выпить за тебя, моя госпожа, ибо ты подобна Луне, а как всякий художник, я поклоняюсь ночному светилу. Здесь, в этом мрачном Дворце, ты озарила наше унылое существование, подарив немного тепла…
— А вчера в графском замке устроила настоящий пожар, — бесцеремонно перебил приятеля Тальер. Девушка удивленно уставилась на него.
— Что я такого сделала? И откуда ты знаешь…
— О, — мозаист засмеялся, не дав тарантийцу ответить. — Слухи в Коршене разносятся быстро. Давешний бал уже стал в городе притчей во языцех. Нет ни одной таверны, ни одного постоялого двора, где не судачили бы о том, как Месьор привел в Замок любовницу в платье своей матери времен графа Паллия, и как Лаварро раздевал тебя глазами, а Сирина едва не сожрала живьем…
— Что за бред?! — Палома была в ярости. — Все было совсем не так! Граф был просто любезен со мной, не более того, а с Сириной мы едва обменялись двумя словами…
— Зато что это были за слова!.. Наемница стиснула зубы.
— В общем, все ясно. Наш любезный хозяин меня выставил на посмешище… Ну, Грациан еще поплатится за это!
Мозаист дружески потрепал ее по руке.
— Не принимай все так близко к сердцу. Поболтают и забудут…
— Да плевать мне на сплетни! — Палома не собиралась успокаиваться. — Я ненавижу, когда меня используют, смеются исподтишка…
— Перестань, никто и не думал над тобой смеяться… — Тальер ловко наполнил ее бокал. — Выпей и кончай злиться, а то от тебя искры так и летят.
— Но зачем было все это затевать? — Девушка обвела собутыльников вопрошающим взором. — Вы лучше меня понимаете, что творится в этом змеином гнезде. Объясните же, наконец!
Скульптор с мозаистом переглянулись в нерешительности, начинать явно никому не хотелось, но Тальер все же взял верх в безмолвном поединке взоров, и Ниано со вздохом промолвил:
— Это долгая и грязная история, госпожа. Не знаю, как многое тебе известно. Граф Лаварро ведь, по сути, узурпировал трон, когда женился на матери Грациана. Паллия подарила супругу еще пятерых детей, но всегда держалась в стороне от светской жизни, а последнее время и вовсе превратилась в затворницу. Дети все до единого ненавидят друг дружку. А то, что Лаварро все никак не выберет наследника, лишь ухудшает дело.
— Это все мне известно. Но я не понимаю, почему наследник не Грациан? Разве по закону…
— Законы в Коршене мало что решают, — вступил в разговор Тальер. — Прежняя династия, пока была у власти, не пользовалась особой любовью, и это еще мягко сказано. Коршенцы в те времена шутили, что наемных убийц в городе больше, чем лавочников, а шлюх — больше, чем и тех и других вместе взятых. Старшая сестра Паллии, к примеру, сменила шестерых мужей, покуда седьмой ее не отравил — за то что она наставила ему рога с родным братом. Да и о самой матери Месьора ходили слухи, будто собственный отец не чужд ее чарам. Только слухи, конечно, однако — при таком раскладе незаконнорожденный ребенок едва ли мог претендовать на власть!
Палома поперхнулась вином. Собственный отец, ну надо же… Ей вспомнилась ярость Сирины, когда та говорила о матери. Но как мог Лаварро жениться на ней… Или он так рвался к трону, что ему было все равно?!
— Новый правитель навел в городе порядок, — продолжил рассказ Ниано. — За одно то, что люди могут по вечерам спокойно выходить на улицу без дюжины телохранителей, ему уже памятник поставить надо! Однако прошло без малого сорок лет — и… нужно ли говорить, как коротка людская память? Одни недовольны, что слишком велики налоги. Другим кажется, что их недостаточно ценят при дворе… И все чаще с тоской поминают «прежние времена». Разумеется.
А хитрец Грациан, стало быть, вознамерился проверить с ее помощью, насколько сильны эти ностальгические настроения среди знати. Занятный способ, ничего не скажешь… Наемница закусила губу.
Грациан, Лаварро и даже Сирина — все они виделись ей теперь совсем в ином свете, чем прежде. И если раньше Месьора она считала невинной жертвой, а его отчима — едва ли не хладнокровным убийцей, то теперь… она не знала, что и подумать.
Словно уловив ее смятение, мозаист дружески улыбнулся девушке.
— Что, воительница, жизнь сложнее, чем поединок на мечах, правда?
С этим трудно было не согласиться.
— Но кто же все-таки покушался на Грациана? Кто оставил его калекой?
Они не знали. И никто не знал, даже сам Месьор, уверенно заявил камнерез.
— Я начинаю жалеть, что покинула Бельверус, — недовольно пробурчала Палома. Ее собеседники расхохотались, наполняя бокалы.
— Я прогулялась по Дворцу, — заметила наемница, чтобы сменить тему разговора. — Почему здесь все в таком ужасном состоянии? Месьор ведь не бедствует. У него хватает денег содержать штат прислуги, стражу… — И некоторых прихлебателей, любителей прекрасных искусств, хотелось ей добавить.
Мозаист усмехнулся.
— Его семья была очень богата. Даже с тем, что большая часть состояния отошла графской казне… — то есть Лаварро, поняла девушка, — сыну Паллии не пришлось просить милостыню.
— Тогда почему…
— О-о! — Тальер закатил глаза. — Ты слишком поздно приехала в Коршен, дорогая. Тебе стоило побывать здесь лет десять назад. Что это были за времена! Балы Грациана гремели на всю Коринфию. То, что ты видела давеча в графском замке — лишь жалкое подобие. Ах, как мы кутили!.. Боги, я до сих пор не могу забыть…
— Весь город не может, — сухо заметил Ниано. — Если и остались в Коршене хоть одна таверна, хоть один дом свиданий, которые Месьор со своей свитой не почтил вниманием — я таких не знаю. Но это было… прежде.
Прежде чего? — хотелось спросить Паломе. Но она сдержалась: глупый вопрос.
— После покушения он сильно изменился, — продолжил скульптор. — Как будто возненавидел все вокруг. Весь мир, этот город, семью. Себя самого. Мне порой кажется — он хочет разрушить все, до чего способен дотянуться. Все вокруг…
Палома вспомнила запустение, царящее в пустых залах. Сорванные шпалеры, грязь, сломанную мебель. Лишь одно, внешнее свидетельство того, что творится в душе Грациана.
— Но та часть Дворца, где тюрьма и судейские палаты? Я помню, меня поразило, как грубо там все устроено. Дверь. Лестница, пробитая через стену. Это тоже он?
Ниано покачал головой.
— Лаварро. Его воля — уже давно, сразу, как он пришел к власти. Месть старому графу и всему семейству, если угодно. Тогда начали строить новый замок, а Дворец стоял заброшенным, если не считать центральной части. Только потом, когда Грациану исполнилось пятнадцать, отчим разрешил ему поселиться в доме предков. Ему не слишком пришлось по нраву такое требование пасынка — но что он мог поделать? Глупо было бы ожидать, что юнец не станет бунтовать, едва достигнет того возраста, чтобы соображать, что происходит вокруг. Но, понятно, графа куда больше устраивало, чтобы сын Паллии буйствовал в тавернах и борделях, чем строил настоящие заговоры…