Я сидел напротив Луи. Он выглядел почти прилично в темном камзоле, тщательно зачесанных волосах и… с неожиданно серьезным выражением на все еще бледном, но уже не таком изможденном лице. Его обычно насмешливый или жалобный взгляд был скрыт под маской холодной сосредоточенности. Эта перемена настораживала больше, чем его прежнее нытье.
Гондола резко качнулась, огибая ржавую сваю. Луи ухватился за борт, его пальцы побелели. В этот момент, не поднимая глаз, он заговорил. Голос был тихим, ровным, лишенным привычных интонаций — будто читал доклад.
«Граф. Я не дурак. Я знаю, зачем меня пристегнули к вам, как щенка к поводку.»
Я не ответил, лишь пристальнее вглядывался в его профиль, освещенный мерцающим фонарем на носу гондолы. Тени играли на его все еще опухшем носу.
«Король хочет знать все,» — продолжил он, все так же глядя в черную воду. «Каждый ваш шаг. Каждое слово. С кем говорите, что пьете, в чью постель… залезаете.» На последнем слове голос дрогнул, но не от наглости, а от чего-то другого. «Я должен докладывать. Это моя цена за то, чтобы герцог Конде не растерзал меня по возвращении.»
Он замолчал, будто собираясь с мыслями. Гондола мягко причалила к темной, заросшей водорослями пристани острова Джудекка. Впереди маячило зловещее здание таверны «У Рыжего Осла» — желтый свет в маленьких окнах, грохот музыки, хриплые крики, тени, мелькающие за мутными стеклами. Запах прогорклого пива, пота и жареного лука ударил в нос.
Луи поднялся первым, ловко перешагнул борт на скользкие камни. Он обернулся, и в свете фонаря я увидел его глаза. В них не было ни злобы, ни прежней легкомысленности. Была усталость. И что-то еще… ностальгия? Сожаление?
«Раньше… до того, как ты… изменился…» — он сделал паузу, тщательно подбирая слова. «…Мы с тобой, ходили по таким кабакам не по королевскому указу, а ради веселья. Помнишь «Золотую Лилию» в Париже? Тот скандал с актрисой и виконтом? Мы тогда еле ноги унесли!» На его губах мелькнула тень той старой, беспечной ухмылки. Но тут же погасла. «Жаль, что все кончилось. Жаль, что ты остепенился. Но…»
Он шагнул ко мне ближе, понизив голос до полушепота, который едва пробивался сквозь гам из таверны:
«Но в знак этой старой дружбы… которой, кажется, больше нет… я не буду докладывать все. Только то, что не повредит тебе смертельно. Или… что не убьет меня сразу после доклада.» Его взгляд стал жестким, циничным. «Король — ненадежный патрон. А герцог Конде… тот вообще зверь. Мне нужна страховка. Мне нужна… услуга.»
Я замер. Этот поворот был неожиданнее любого шторма. Луи, продажный шпион, торговался? И вспоминал прошлое, которого я не знал, но которое жило в памяти этого тела?
«Какую услугу?» — спросил я холодно. Доверять? Ни в коем случае. Но слушать — можно.
«Простое обещание,» — быстро выпалил он, его глаза метнулись к дверям таверны, словно боясь, что нас услышат. «Когда все это закончится… когда мы выберемся из этой венецианской мышеловки… ты поможешь мне вернуться домой живым. Не дашь королю или герцогу меня прикончить как ненужную собаку. У тебя влияние. Или… ты его вернешь. Обещай.»
В его голосе звучала голая, животная мольба о выживании. Не о богатстве, не о милости — о жизни. Это было единственное, что казалось правдоподобным в его словах.
Риск огромен. Он мог лгать. Мог играть. Но… в этой мольбе был шанс. Шанс нейтрализовать шпиона у себя за спиной. Хотя бы частично.
«Хорошо, Луи,» — сказал я, глядя ему прямо в глаза. «Обещаю. Если ты будешь играть по моим правилам и не предашь меня раньше времени. А теперь…» — я кивнул в сторону дверей таверны, откуда хлынула волна пьяного хохота и визга женщины. — «…пора играть роль. Твоя — легкомысленный повеса, мой компаньон. Моя… пока неясна. Следуй моему примеру. И помни о своем страхе. Он — твой лучший советчик сейчас.»
Луи кивнул, глубоко вдохнул, и на его лицо наползла привычная маска напускного, немного вымученного безразличия. «Понял, граф. Вперед, в адский трактир!»
Мы вошли. Словно шагнули в пасть беснующегося зверя. Таверна «У Рыжего Осла» была клубком шума, духоты и полумрака. Низкие, закопченные потолки. Густой синий дым трубок и очага. Грохот нестройной музыки — лютня и барабан бились в конвульсиях. Крики пьяных матросов, перебранки игроков, визги женщин легкого поведения, сновавших между столами с кувшинами дешевого вина.
Запах ударил в ноздри — прокисшее пиво, вино, человеческий пот, дешевые духи, жареное мясо, рвота где-то в углу и вездесущая сырость.
Луи фыркнул, но не от отвращения, а с каким-то дежурным презрением, словно вернулся в привычную стихию. «Наш родной запах, а? Как в старые добрые времена у «Трех Бочонков». Только грязнее.» Он уже натянул на себя маску циничного гуляки так естественно, что я на мгновение усомнился — не был ли его монолог в гондоле такой же игрой? Но глаза… В них мелькнуло что-то знакомое — не страх, а старая, заезженная тоска, прикрытая бравадой.