Сердце сжалось от горечи. Спасти, чтобы сделать содержанкой? Это было лучше ада «Рыжего Осла», но все равно унизительно. Но Марко был прав. Это был единственный быстрый ход. «Сделай это, Марко. Немедленно. Сумма не важна. Скажи Бьянке, что я хочу ее здесь сегодня же». Голос прозвучал резче, чем я хотел.
«И Марко… суббота. Обед с Брагадином в траттории даль Боначеччо. Полдень. Подготовь меня. Что говорить, о чем молчать, как реагировать.»
Тень улыбки мелькнула на его губах. «Будет сделано, синьор граф. Информация и инструкции будут у вас завтра к завтраку.» Он исчез так же быстро, как появился, оставив меня наедине с гулкой тишиной кабинета и грохочущей в ушах тревогой.
В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем массивных часов. Я подошел к окну. Солнце уже высоко, канал кипел жизнью. А где-то там Марко торговался за свободу Катарины. Временную свободу.
Нужно было занять ум. Я сел за стол, достал пергамент и чернила. Отчет Королю. Сухой, формальный. Успехи в установлении контактов (упомянул вечер поэзии и знакомство с нужными дамами вскользь), трудности с торговыми гильдиями (расписал консерватизм Мочениго), заверения в преданности. Ни слова о Морозини, о Змее, о настоящей миссии. Маска графа-дипломата должна была сидеть безупречно. Печать легла на воск, как печать молчания на правду.
Письмо тетушке. Другое дело. Здесь можно было дышать чуть свободнее. Я описал атмосферу Венеции — «город-ловушка, где стены шепчут, а каналы хранят мертвые секреты». Упомянул Луи — «шпион, как и ожидалось, но, возможно, с проблеском совести или страха, что дает рычаг». Крайне осторожно намекнул на «завязывание полезных знакомств в неожиданных местах» (имея в виду Катарину и предстоящий обед с Брагадином) и на «поле боя, где поэзия может быть оружием». Попросил новостей из Версаля, особенно о Елене — «пусть даже крохи, тетушка, они — воздух для утопающего». Запечатал письмо особым, известным только нам знаком.
Письмо Елене. Перо замерло над чистым листом. Что написать? Как выразить эту адскую тоску, это постоянное чувство, что половина души осталась там, в Париже? Как рассказать о подвалах с порохом, о шпионах, о тавернах, о том, что он только что «нанял» девушку из борделя, чтобы спасти ее? Как описать запах Венеции — не романтический, а смесь тины, лжи и страха? Нет. Ничего этого написать нельзя. Я не хочу, чтобы она беспокоилась обо мне.
Я глубоко вдохнул и начал писать то, что мог бы написать настоящий граф де Виллар, скучающий по молодой жене:
«Моя прелестная Елена,
Венеция прекрасна, как гравюра, и столь же холодна без тебя. Каналы мерцают под луной, но их красота — лишь напоминание о том, как далеко я от твоих глаз. Я выполняю поручения Его Величества, скучая по твоему смеху, по теплу твоих рук. Вечера здесь длинны и наполнены светскими пустяками, но мои мысли всегда с тобой. Как твое здоровье, моя радость? Скучают ли по тебе наши сады так же, как скучает по ним твой муж? Береги себя для меня. Каждый восход солнца приближает момент нашего воссоединения.
Твой навеки, Леонард.»
Ложь. Вся — ложь. Обычная, светская, сладкая ложь. Я запечатал письмо, чувствуя горечь на языке. Она прочтет эти пустые слова и, возможно, поверит. Или не поверит. Но это все, что я могу ей дать. Пока.
Дальше пошли документы: описи товаров, ожидающих выгрузки в порту, претензии французских купцов по поводу задержек, отчеты о ценах на шелк-сырец. Цифры, факты, сухие строчки. Я погрузился в них, пытаясь заглушить тревогу за Катарину и ожидание возвращения Марко.
Обед принесли в кабинет. Я ел машинально, почти не ощущая вкуса. Время тянулось невыносимо. Я сходил проверить Луи — тот все так же храпел, повернувшись на бок, но хоть дышал ровно. Возвращался в кабинет, смотрел на часы. Где Марко? Неужели что-то пошло не так? Мысли о Бьянке, которая могла передумать, или о Брагадине, который мог опередить нас, заставляли сердце биться чаще.
К ужину, когда сумерки уже сгущались над каналами, наконец послышались шаги в коридоре. Не бесшумные, как у Марко, а легкие, быстрые. Дверь кабинета распахнулась.