Палаццо Фоскарини вечером сияло, как драгоценность. Изабелла в золотом платье встретила нас улыбкой, в которой читалась оценка. «Граф! Месье де Клермон! Рада, что вы здесь!» Гостиная гудела избранным обществом. Мочениго, важный, как индюк; Кверини, строгая и наблюдательная; энергичный Дзено, окинувший меня любопытным взглядом. Представление — лестное: «Граф де Виллар, потрясший Контарини вкусом», «Месье де Клермон, чье остроумие скрасит вечер». Луи расцвел и тут же завел шашни с фрейлиной.
И зазвучала музыка. Не томная лютня — живая, страстная, виртуозная скрипка. Антонио Вивальди, невысокий, рыжеватый, с огнем в глазах, оживлял струны. Звуки лились горными потоками, взлетали птицами, замирали в щемящей нежности. Закрыв глаза, я перенесся в концертные залы будущего, но здесь, под сводами палаццо, это было пронзительнее. Музыка вытесняла интриги, Брагадина, Змею. Видел восхищение гостей, видел, как Изабелла наблюдает за реакцией — особенно моей и Дзено.
За ужином маркиза виртуозно дирижировала беседами. Со Мочениго — о «стабильности» (его конек). С Кверини — о качестве льна (мой намек на французские поставки). С Дзено — о скорости, новых рынках, косности «старых гильдий». Его энергия резонировала с моим пониманием будущего. Он слушал все внимательнее. Изабелла наблюдала с загадочной улыбкой.
Вечер пролетел. Вивальди сыграл на бис. Гости начали растворяться в ночи, унося музыку и впечатления от игры хозяйки. Луи, под хмельком удачного флирта, болтал у двери. Я искал Изабеллу для прощания, когда она легким жестом придержала меня в нише у огромного окна. Шторы были раздвинуты, лунная дорожка лежала на черной воде канала.
«Граф де Виллар, — ее голос утратил светскую легкость, стал низким, задумчивым. — Вы произвели впечатление. Не только сегодня.»
Я склонил голову. «Вы любезны, синьора маркиза. Вечер был безупречен, а маэстро… гениален.»
Она махнула рукой, отсекая комплименты. «Не только. Вы. В вас есть… достоинство. Редкое качество в наше время. Особенно среди мужчин, чья броня часто лишь чванство или алчность.» Она посмотрела на меня, лунный свет делал ее глаза бездонными и невероятно проницательными. Взгляд скользнул куда-то вдаль, за пределы канала, и на ее обычно уверенном лице мелькнула тень… печали? Беспомощности? «Моему Оттавио… — она произнесла имя сына тихо, почти шепотом, — такого достоинства… очень не хватает.»
Она замолчала. Резко. Словно срезала фразу ножом. Не просьба. Не жалоба. Констатация факта. Грустного, личного факта. И повернулась к окну, глядя на лунную дорожку.
Тишина повисла густая, звонкая. Мозг лихорадочно работал. «Зачем? Почему мне?» Это был не срыв. Это был выстрел прицельно в цель. Она знала, что я услышу не просто слова о сыне, а признание ее слабости. У могущественной Изабеллы Фоскарини есть ахиллесова пята — непутевый сын. Комплимент мне, она выделила мои качества как редкие и ценные.
Недоговоренность: что она ожидает? Что я предложу? Или просто бросает крючок, проверяя реакцию?
Это было тоньше и опаснее прямой просьбы. Как паутина, дрогнувшая от ветра.
«Молодость… — осторожно начал я, подбирая слова, — часто бурная река, синьора маркиза. Достоинство… оно приходит с опытом. Или с сильным примером рядом.» Я не предложил себя в наставники. Просто констатировал возможность.
Она медленно повернула голову. В ее глазах не было надежды или разочарования. Был холодный, оценивающий блеск. Как у игрока, видящего ход оппонента. «Возможно, граф. Возможно. Спасибо за беседу.» Ее улыбка вернулась — светская, безупречная, но теперь читаемая как барьер. «До скорой встречи.»
Я вышел в прохладную ночь, где Луи, навеселе, но довольный, делился впечатлениями с гондольером. Голова гудела от виртуозных пассажей Вивальди, от сырного успеха с Брагадином, от щемящей недоговоренности с маркизой. Сыр для менялы, загадка о сыне для маркизы, Змея в тени… И в палаццо — девушка с полевыми цветами, смотрящая на меня с безоговорочной преданностью. Венеция плела паутину все искуснее. Завтра — письмо Арману о вине и сыре. А потом… разгадывать, что же на самом деле хотела сказать Изабелла Фоскарини о своем Оттавио и моем «достоинстве». Жизнь графа-дипломата оказалась головокружительной шахматной партией на десяти досках одновременно.
Глава 18: Шляпка, шестнадцать лет и зов новых горизонтов
Перо скрипело по пергаменту, выводя уверенные строки. Письмо кузену Арману де Ла Шене было деловым, но теплым. Я описывал успехи миссии (ранские хитросплетения и… переходил к сути.