Катарина вздрогнула, уронив ложку. Я встал, инстинктивно прикрывая ее собой. В дверном проеме столовой ввалилась… фигура. Сгорбленная, дрожащая. Оттавио.
Он был неузнаваем. Дорогой камзол превратился в лохмотья, пропитанные грязью, чем-то темным и липким — кровью? Его? Чужой? Лицо было в синяках и ссадинах, один глаз заплыл. Из разбитой губы сочилась струйка крови, смешиваясь со слезами и грязью. Он пах потом, дешевым вином, рвотой и… страхом. Глубинным, животным страхом. Но самое шокирующее было в его глазах. Пустота. Абсолютная, оглушающая пустота, сменившаяся диким, почти безумным просветлением.
Он не пошел, а рухнул на колени прямо на пороге столовой. Его взгляд, полный невыразимой муки, упал на Катарину.
«Прости… — выдохнул он, его голос был хриплым, разбитым, но невероятно искренним. — Прости меня… ради всего святого… прости…»
Он не отрывал от нее взгляда, полного такой немой мольбы и стыда, что у меня сжалось сердце. Катарина замерла, ее глаза широко раскрылись, но не от страха перед ним теперь, а от ужаса перед зрелищем, перед этой внезапной, кровавой исповедью.
«Я… я не знал… — Оттавио захлебнулся слезами, его тело сотрясали судороги рыданий. — Я был слеп… глуп… животное…» Он протянул к ней дрожащую, грязную руку, но не посмел приблизиться. «Прости… пожалуйста…»
Затем он повернулся ко мне. Его взгляд был уже не надменным, а умоляющим, как у побитой собаки, ищущей защиты у того, кого она облаяла.
«Граф… простите… Я… я не понимал… Помогите… Помогите мне стать… не этим…» Он ударил себя кулаком в грудь, содрогаясь от нового приступа рыданий.
И наконец, его заплаканные, полные отчаяния глаза нашли Луи, стоявшего в дверях. Луи выглядел не лучше — в грязи, с кровью на разорванном рукаве рубашки, с синяком под скулой. Но на его лице не было усталости. Было… удовлетворение. Глубокое, почти жестокое. Как у скульптора, отсекшего лишнее и увидевшего в глыбе мрамора черты будущего шедевра. И довольная улыбка. Та самая, как у кота.
«Прости… Луи… — прохрипел Оттавио, опуская голову почти до пола перед ним. — Ты был прав… во всем… Я… я тварь… Помоги… Научи…»
Луи насладился этой картиной еще мгновение — сломленный, плачущий на коленях аристократ. Потом шагнул вперед, небрежно схватил Оттавио за воротник и поднял на ноги. Юноша пошатнулся, едва держась.
«Слова — дешевы, щенок, — процедил Луи, глядя ему прямо в опухшие глаза. — Особенно пьяные слова. Прощение заслуживается делами. Поступками. Понимаешь?»
Оттавио кивнул, как марионетка, из глаз его текли ручьи. «Понимаю… Буду… стараться…»
«Отлично. Сейчас ты идешь в свою комнату. Умоешься. Переоденешься. Выспишься. А потом… потом начнем с азов. С самого простого: как не быть сволочью. — Луи толкнул его в сторону коридора. — Марко! Помогите нашему… гостю… добраться до постели.»
Марко, появившийся словно из тени, молча взял под локоть шатающегося Оттавио и повел его прочь. В столовой повисла тягостная тишина. Катарина все смотрела на то место, где только что стоял Оттавио, как завороженная. На ее лице был не страх, а глубокое потрясение.
«Лео… — прошептала она наконец. — Что… что с ним случилось? Что они… делали?»
Я глубоко вздохнул, подбирая слова. «Перевоспитание, Катарина. Иногда… оно бывает очень болезненным. Луи показал ему… то, что он сам создавал своим безразличием, своей жестокостью. Самые темные уголки этого мира. Тот самый ад, из которого тебя вытащили.»
Она вздрогнула, обхватив себя руками. «И… он понял? По-настоящему?»
«Посмотрим, — сказал я честно. — Но то, что мы видели… это был не притвор. Это был слом. А из слома… иногда рождается что-то новое. Лучшее. Надеюсь.» Я положил руку на ее плечо. «Ты в безопасности. Он… он больше не твой враг. Попробуй поверить.»
Она кивнула, но глаза ее были полны неразрешенных вопросов. Она допила свой шоколад, поднялась.
«Я… я пойду. Почитаю.» Она взяла свою книгу — щит, якорь, убежище — и быстро вышла.
Вскоре вернулся Луи. Он успел переодеться в чистую рубашку и камзол, умыться, но от него все еще пахло дешевым вином, порохом и… чем-то тяжелым, городским дном. Он плюхнулся на стул напротив меня, с довольным вздохом налил себе полную чашку кофе и добавил туда изрядную порцию коньяку из фляжки, всегда при нем.
«Ну что, граф, — хрипло произнес он, его глаза блестели лихорадочным огнем усталости и возбуждения, — как вам наш кавалер? Произвел впечатление?»
«Неизгладимое, — признал я. — Что ты с ним делал, Луи? Где вы были?»