– Может, уже и нашла… Хм… старые козлы… Дожили!
Антонина прикрыла за собой дверь и скрипнула зубами. Дорого ей обходились эти шутки и мнимое спокойствие. Сердце колотилось в груди, и это в последнее время стало делом привычным, как и валидол тайком, и снотворное, когда мысли стучат в голове, будто ночной поезд, а дорогой муж спит рядом, как ангел, получив дозу виртуального адреналина за компьютером от общения с Соней, а телесного в супружеской постели.
Антонина уже готова была к какой-то неожиданной командировке или плохо прикрытому отсутствию мужа здесь, в Киеве, – кто знает эту Соню, возьмет и припрется сюда – оживить осенние гормоны. Покой был утрачен. Но надо сказать, что после визита к Яне, во время которого нарыв был вскрыт, Антонине действительно стало легче. По крайней мере, с тех пор она пыталась смотреть на ситуацию как бы со стороны, может, глазами Яны или даже глазами той женщины, кажется, Александры, которая так неожиданно ворвалась тогда в кабинет и действительно изменила взгляд Антонины на возникшую проблему, на мужа и вообще на собственную жизнь в последние годы.
«Для кого живу, для чего? – спрашивала себя Антонина. – Кому я нужна? У сына своя жизнь, у мужа – наука, а теперь еще и Соня… А из чего состоит моя? Кухня, шоппинг, иногда бассейн, телевизор, женские журналы, изредка выход с приятельницами на кофе, в кино или на какую-нибудь выставку, чтобы чем-то заполнить дни. Кому я нужна? Использовали – и на свалку? А мне как дальше?!»
Она дошла до кухни, дрожащими руками накапала себе сердечных капель, выпила, потом достала из своего тайника сигареты (Игорь был против курения вообще, тем более против курения дома), прихватила сумочку и, накинув короткую дубленку, вышла на улицу. На ступенях подъезда осмотрелась, вздохнула, сняла сигнализацию со своей машины, и та пикнула в ответ. Антонина села на удобное и уже привычное водительское сиденье, опустила окно и закурила.
Машина ее успокаивала, вождение уравновешивало, как и просто сидение в этом ее маленьком мире, который словно оберегал от внешних невзгод. Хотя иногда, чтобы «выпустить пар», она кружила по городу или носилась по загородным автострадам в таком раздраженном состоянии, что вполне могла попасть в аварию, и тогда вряд ли эта металлическая капсула смогла бы ее защитить. Иногда Антонина останавливалась, чтобы оглядеться, и не могла понять, где находится и почему. Так же, задумавшись, бродила она по магазинам или сидела в кафе, забывала там свои вещи, а потом не могла вспомнить, где именно была. Она уже начала опасаться за свою психику, способность мыслить здраво, думала, не лучше ли открыть карты и спровоцировать откровенный разговор с мужем, но последствия были бы непредсказуемыми, и она не решалась.
Выбросила окурок в окно.
Подкрасила губы, глядя в зеркало заднего вида.
Завела двигатель и стала ждать, пока он прогреется.
Включила радиоприемник.
Зазвучала песня их молодости.
Волна эмоций сжала горло.
На глаза накатили слезы.
При теперешних обстоятельствах, когда она совсем не планировала остаться одна, ушедшие времена казались романтичными, а отношения – близкими к безупречным, хотя, наверное, это была идеализация привычного своего, что жалко терять, каким бы оно ни было.
Антонина покружила по городу, и машина будто сама доехала до детского сада, где не так давно она встречалась с Яной, где неожиданно они познакомились с Александрой, – удивительная встреча, странное знакомство. Рассказать кому-то из респектабельных приятельниц, у которых мозг не взвинчен такой ситуацией, – не поймут. Антонине действительно стало легче после того разговора. Потом она еще раз звонила Яне, но та извинилась и сказала, что болеет дома и никого не принимает. Это было, когда Антонина, продержавшись несколько дней, опять открыла электронный почтовый ящик мужа и получила новую порцию чужой романтики…
Она вышла из машины, механически постучала носком сапога по колесам, достала из сумочки сигареты. Воскресным вечером окна детского сада были темны, но Антонине очень хотелось поговорить с Яной (а с кем еще?), хотелось, чтобы живая душа просто молча выслушала ее, разделила ее страдания, обиды и опасения. Порой она чувствовала себя мухой, которую накрыли перевернутым стаканом, – муха бегает по кругу, ища выход, и не находит, и тесно ей, душно и страшно…
Собственно, наличие слушателя мало что могло изменить, но ей хотелось, чтобы кто-то поддержал ее, сказал что-нибудь созвучное ее мыслям – козел, мол, свинья неблагодарная… А лучше бы кто-то сказал, как ей дальше жить, как исправить ситуацию… А еще лучше – как открутить время назад, чтобы не нашлась та Соня, не пересеклись пути Антонининого доморощенного профессора и этой стервы… Разве она такая уж плохая жена? Разве настолько неинтересна как женщина?