Сёмка огибал холм ниже того места, где мы косили. Боль и злость гнали его куда глаза глядят.
— Вот чёрт! — выругался Володя. — Ведь он же сейчас утонет в трясине…
Сперва мы заметались на одном месте, не зная, как помочь беде, а потом бросились к быку.
— Сёмка! Сёмка! Сёмка! — кричали мы на бегу.
Он даже не обернулся. До топи оставалось метров сто. Мы догнали быка, забежали с двух сторон вперёд и фальшиво-ласковыми голосами попытались его задержать:
— Сёмочка, Сёма!..
Он пошёл на нас, как танк. Мы брызнули врассыпную. Судя по тому, что у Володи лицо было испуганное, я, вероятно, тоже представлял собой неважную картину.
— Надо бежать за помощью, — торопливо сказал Володя.
— Но кто-нибудь из нас должен остаться и задержать его, — сказал я.
— Само собой разумеется, — сказал Володя. — Я мигом домчусь…
И вот я остался с Сёмкой.
Пока мы рассуждали, он ушёл ещё метров на шестьдесят вперёд. Я хорошо знал берег этого подлого озерка: стоило Сёмке пройти мимо одинокой сосны, как в десяти шагах он провалился бы.
И тут я вспомнил про свои очки. Нацепив их на бегу дрожащими руками, я отчаянно заорал:
— Стой, Семён! — и оказался перед самым его окровавленным носом.
Он поднял голову.
Мне и сейчас ещё становится жутко, когда я вспоминаю его морду. Увидев мои очки, он так рассвирепел, что мне показалось, будто у него из ноздрей повалил пар. Всё это продолжалось одно мгновенье. В следующую секунду я уже мчался прочь, слыша за собой тяжёлый топот и сопенье Сёмки.
Я не знаю, что должен чувствовать человек, находясь в смертельной опасности. Я лично ничего не соображал и не чувствовал. И кажется, я что-то кричал от страха, но слов не помню.
Он меня уже настиг, ткнувшись носом в мою развевающуюся гимнастёрку, но тут я увидел сосну и метнулся за неё. Сёмка тяжело проскочил мимо и тотчас остановился. Задыхаясь, я взобрался на дерево. Это была молодая, совсем не толстая сосна, а сучья у неё были и подавно тонкие. Мне бы в жизни на неё не взобраться, если бы не ужас, который меня гнал наверх, к небу.
Услышав треск ломающихся подо мной сучьев, Сёмка повернул своё бронебойное туловище, увидел меня и заревел от ярости. Сосна задребезжала от его рёва.
Он подбежал к дереву, остановился, забил копытом оземь и, наклонив голову, ударил своим каменным лбом по стволу.
Меня сильно тряхнуло. Исцарапав себе лицо, живот и руки, я прилип к сосне и чудом удержался… Невесёлое это дело — висеть в метре над такой тупой, злобной скотиной, как Сёмка!
Но всё это ещё пустяки, самое худшее было впереди.
Минут через десять ему надоело бушевать подо мной, и он пошёл прочь.
Сперва я было обрадовался, слез с дерева, стал обтирать кровь со своих саднящих царапин. Однако, посмотрев вслед удаляющемуся Сёмке, я чуть не заплакал: он снова пёрся к болоту!
Ох, как я его ненавидел!.. Но что же мне было поделать, когда я знал, что училище заплатило за него такие громадные деньги.
Побежав за ним следом, я стал швырять в него палки и камни. Я обзывал его такими словами, что, наверное, если бы наши девочки их услышали, никто бы из них не стал со мной дружить.
А Сёмка всё шёл и шёл к трясине.
Тогда мне пришлось снова забежать вперёд и показаться ему в своих очках. И опять я летел, не чувствуя под собой земли, а эта дрянь топотала за моей спиной своими ножищами, мечтая достать меня и разнести в клочья.
Не знаю, сколько времени всё продолжалось и сколько раз я удирал от него, взбираясь то на одно дерево, то на другое. Теперь-то я могу сознаться, что даже плакал: от злости, от усталости и от страха. Когда прибежал Павел Герасимович с нашими мастерами и рабочими, мы оба уже устали — и Сёмка под сосной, и я на сосне.
Его довольно легко увели, обмотав цепью рога. А я сказал, что должен полежать на траве и отдохнуть. Мне стыдно было являться в училище в таком растерзанном виде.
Назавтра у нас было общее собрание. Обо мне говорили, что я поступил, как настоящий комсомолец.
Володя Сатюков тоже выступал. Он присоединился к предыдущим ораторам.
Первый урок
Он пришёл как-то в субботу вечером к Наташе и встретил её во дворе: она шла под руку с высоким стройным моряком. Они чему-то смеялись, когда поравнялись с Мишей.
— А это мой друг детства, Мишка Новожилов, — представила его Наташа.
— Дима Пахомов, — протянул руку моряк.
Что-то привычно кольнуло Мишу в сердце, но он так давно и так часто испытывал муки ревности, что стыдился и умел подавлять их.