Дальше в ее памяти остались яркие всполохи, но что шло за чем, в каком порядке, Маргоша вспомнить потом не могла. Белая блестящая ванна. Резиновый коврик на полу, совсем как у них, в черный и зелёный квадрат. Полосатое банное полотенце на металлическом крючке, украшенном гвоздиком-ромашкой.
Потом Маргоша долго смотрела на голые худые ноги, висящие в сантиметрах тридцати от пола. На ногтях не было лака, только на больших пальцах виднелись остатки розового цвета, почти незаметные пятнышки блестящей эмали. Какие-то мысли теснились кучкой в голове у Маргариты Васильевны. Мысли о том, что маникюр у ее матери всегда был безупречным. Конечно, в те времена, когда она была замужем за профессором. Мать по полдня возилась на кухне, а потом по полвечера делала ванночки для рук, снимала ацетоном вчерашний маникюр и подпиливала края ногтей. А Маргоша ещё девочкой наблюдала за матерью и с тоской думала о том, сколько нужно времени и сил, чтобы держать свою внешность под контролем. Ноготки ведь это только верхушка айсберга. Есть ещё кожа, волосы, фигура, в конце концов!
Маргарита Васильевна заставила поднять свои глаза выше. Халат. Розовый, с рюшами, с пояском вокруг талии. Какая же Людмила худенькая, аж завидно! Тьфу-тьфу! Да что же это она такое думает!
Теперь ещё одно нужно сделать усилие и посмотреть на лицо Людмилы, спросить ее, чего это она удумала, зачем так странно себя ведёт и странно так выглядит!
Маргоша подняла глаза и увидела страшное лицо и неестественно склоненную к плечу шею! Но ее испугало даже не это, а знакомый до боли предмет, впившийся в кожу на шее мертвой женщины.
— Аааа! — кто-то завизжал так громко, что Маргоша закрыла уши, но крик продолжался, и голос-то какой знакомый, — Ааа!
Боже мой! Это ведь она сама орёт! Тут Маргарита Васильевна вспомнила сына и закрыла рот себе рукой, вцепилась зубами в нее, чтобы не забыть: нельзя кричать, нельзя здесь оставаться! Нужно уйти отсюда немедленно! От этих выпученных глаз и жестокой идиотской гримасы на лице мертвой Людмилы. Маргарита Васильевна попятились из ванной, потом на цыпочках прокралась ко входной двери и почти бесшумно чуть ли не кубарем скатилась вниз по ступеням и вылетела из подъезда в ночь. На лавочке сидел Олег и трясся. Так и ходило ходуном его тело, его длинные худые руки и подергивалось лицо. Олег был в каком-то припадке. Маргоша подошла, обхватила его за плечи и подняла с лавочки.
— Олежек, пойдем со мной, пойдем… — Маргарита Васильевна чуть не тащила сына на себе. Он испытал сильный шок. Она и сама не понимала, как способна двигаться и разговаривать. Хотелось только одного: кричать, но звериным чутьем Маргоша понимала, что нужно затаиться. Они с Олегом добрели до квартиры. Дома Олегу лучше не стало. Он что-то бормотал себе под нос.
— Что же это… как страшно… мама-ааа.
Маргарита Васильевна отняла руки сына от лица и заставила себя смотреть ему в глаза:
— Олег, что случилось? Расскажи мне все сейчас, пока не пришел отец. Расскажи! Я должна знать!
— Не знаю, я ничего не знаю, — взвыл Олег и зарыдал.
Маргарита Васильевна обняла его и стала баюкать.
— Тише, тише, пойдем, я дам тебе молока с медом и спать уложу. Все хорошо, все хорошо…
— Ничего не хорошо! — прорычал Олег, мотая головой, но дал отвести себя на кухню и усадить за стол.
Маргарита Васильевна подогрела молока и добавила большую ложку мёда. Потом она размешала ложкой молоко и стала разглядывать свое отражение в окне.
Какое у нее вдруг худое и испуганное лицо! Волосы стоят вздыбленные, а сзади сидит Олег за столом словно старик сгорбленный и пьет молоко с медом. Зубы оглушительно стучат о край чашки. Олег шумно допил и Маргоша отвела его такого послушного и ослабевшего в кровать, накрыла и села рядом, держа его за ледяную руку.