— Я не знаю, — последовал ответ, подчеркнуто холодный. И, не замедляя шага, женщина двинулась дальше.
У Сабрины не было выбора: она подходила к каждому прохожему, казавшемуся ей не моложе шестидесяти, и задавала свой вопрос.
С ее характером это был просто подвиг. Ей приходилось насиловать себя, держась так смело.
Ей стало легче, когда она решила притвориться студенткой-выпускницей, изучающей новейшую историю города. Она будто бы слышала, как трудно здесь жили люди во время войны, как наплыв турецких рабочих еще больше осложнил положение.
— Посмотрите вокруг, — сказала раздраженно одна женщина. Было восемь вечера, и в надвигающейся темноте Сабрина не могла разглядеть детали дома. — Когда-то все это выглядело очень респектабельно. Но эти люди понятия не имеют, что такое уважение к собственности. И мы за это должны расплачиваться.
— Но ведь и раньше здесь жили иностранцы? — заметила Сабрина.
Женщина покачала головой.
— Нет-нет. Только наши, немцы.
— А мне говорили, здесь жил какой-то японец, известный ученый, вот на этой улице.
Та смерила Сабрину удивленным и разочарованным взглядом.
— Не знаю. — И пошла дальше. — Нечего слушать всякую ерунду.
— Простите… — Сабрина обернулась. Рядом стояла девочка, которая только что играла в футбол. Ее хорошенькое личико обрамляли прядки грязноватых светлых волос.
— Вы хотите узнать об этом районе? Про тех, кто здесь жил?
— Да. Мне это очень интересно.
— Пойдемте. Мой дедушка все вам расскажет. Он живет здесь много-много лет. Всю жизнь. В этом доме.
Сабрина кивнула.
— А где он?
— Недалеко. — И она протянула ей маленькую ручку. — Меня зовут Агнета.
Сабрина подала свою.
— А меня Сабрина.
Девочка, ни слова не говоря, повела ее за угол, потом вниз, через несколько улочек, потом они вышли на широкую людную улицу. Скромные коммерческие заведения, все, кроме одного — маленького магазинчика с бамбуковыми шторами, были закрыты. И, только войдя внутрь, Сабрина поняла, что это, скорее, восточная кофейня, которую держали мужчины местной эмигрантской общины. В сигаретном дыму было только одно бесспорно немецкое лицо. К этому мужчине и подошла Агнета. Он встал, чтобы поздороваться с девочкой, и его лицо удивительно помолодело от улыбки.
— Что, пришла навестить своего старенького дедушку? Или захотела еще одно пирожное?
Его собеседник за столом, турок средних лет, широко улыбнулся, показав несколько золотых зубов.
— Дедушка, это Сабрина. Она хочет кое-что узнать об этом районе.
— Что ж, ладно. — Широким жестом он пригласил — садитесь. Его руки явно говорили о том, что он рабочий. — Вы пришли как раз к кому надо.
— Спасибо, — сказала Сабрина, садясь.
— А вы откуда? — спросил он, заметив акцент.
— Из Италии. Я итальянка.
— О, прекрасная страна. Очень теплый народ. — Он указал на маленькую чашечку черного кофе на столике перед ним. — Пожалуйста, попробуйте турецкий черный кофе. Он для меня уже стал дурной привычкой.
Он заказал кофе и пирожное для внучки.
— Теперь рассказывайте, зачем пришли. Мне семьдесят один год, а что было до того, найдете в книгах.
Он отнесся к Сабрине так доброжелательно, что она решила начать сразу.
— Мне говорили, что много лет назад, еще до войны, на вашей улице жил японец. Ученый.
Лицо старика сразу смягчилось.
— Ах, да. Профессор.
— Профессор Накано.
— Да, именно. Хороший человек. Конечно, я тогда был мальчишкой. Он жил здесь с семьей своей жены, они были евреи. В подвале он устроил лабораторию. Его тут все знали.
Сабрина держалась очень спокойно.
— Именно это я и слышала. Вот почему я пытаюсь выяснить, что с ним случилось. С его работой.
— А, понятно. — Он помолчал и отпил кофе из чашечки. — Но вы, конечно, знаете, какие это были плохие времена и какие трудные.
— Да, знаю.
— Мы, дети, очень любили профессора. Он часто угощал нас конфетами. — Он посмотрел на свою внучку. — В этом районе не так уж много национал-социалистов, мои собственные родители, то есть твои прадедушка и прабабушка, были социал-демократами.
— А они что-нибудь знали о работе профессора? — спросила Сабрина.
— Только то, что она очень важная и имеет очень большое значение.
— Насколько я знаю, в 1938 году он пытался уехать.
Старик медленно кивнул.
— Да, конечно. Они все хотели. Вы слышали о Хрустальной ночи? Когда банды нацистов устроили погром? Все об этом слышали, даже дети. Нам было очень жаль всех его трудов. Вот тогда-то он и отправил свои вещи.