Лодку почти совсем прибило к причалу. Огни набережной нависли прямо над нашими головами.
- Марине предстоит вести жизнь обычной женщины. И ее возмущает, что Юрия ждет другое. Вот она и плодит не просто сплетни, а какие-то кошмары из сказок Гофмана: мол, не было голоса, а теперь появился. Что за ересь! Заблудший Мефистофель взял душу и подарил вместо молодости талант?
- Да! - сказал я возможно тверже. - И фамилия Мефистофеля мне известна.
- Будем считать, что вы пошутили.
Но я не шутил.
Она молча глядела на меня. И было в этом взгляде нечто тревожащее и заставлявшее вспомнить, что даже опереточные злодеи возникли не только по капризу авторов либретто. Многие из них имели реальных прототипов в жизни. Ведь существуют где-то и честолюбцы, способные на что угодно, только бы прославиться, и завистники, и мистификаторы. В уме мы соглашаемся с тем, что мир пестр и мозаичен. Но всякий раз удивляемся, если узнаем, что наш сосед по лестничной клетке - великий честолюбец, а старинной знакомой в сладких предутренних снах мнилось, что она стала королевой какого-нибудь далекого полудикого острова...
- С какой стати Марина вмешивается в частную жизнь других? Почему она разрешает себе распускать слухи? Какой такой Мефистофель, дарящий голоса? Нельзя же терять чувство реальности!
- Но ведь для некоторых оперная сцена - жизнь, реальность. И я лично знаком с человеком, который помог и вам, и Юре, и еще кое-кому, так сказать, найти свой голос. И был это вовсе не педагог-вокалист. Вы это знаете не хуже моего... Вот список фамилий тех, кто так же, как вы, получил в подарок голос. Как вы понимаете, с некоторыми из этих людей я уже беседовал. Они были откровеннее вас...
Вдруг огоньки опрокинулись, и я почувствовал, что лечу в высокое небо. Туда, где звезды. Но это были не те огни и не те звезды, что светили вверху. Это были другие звезды и другие огни - отражавшиеся в спокойной воде. Было неглубоко - по горло. Я услышал стук каблуков по доскам причала. А к месту происшествия уже бежал сторож.
- Эй! Что? Она вас ударила?
- Веслом.
- Может, вы нарушали галантность?
- Галантность здесь ни при чем.
- Ну ладно, давайте руку!
До полуночи пришлось просидеть в сторожке, пока просохла одежда. Мы ели знаменитую малосольную скумбрию и запивали ее ароматным чаем.
- Отчего же дамочка вас топила?
- Случайность.
- Ну, пусть будет так... Странно, отчего нас женщины то спасают, то топят? Я так мыслю: она хотела сделать вид, будто это несчастный случай. Лодка перевернулась - гражданин от испуга утонул. Просто и ясно. Никакой следователь не докопается.
Видно, что сторож был любителем детективных романов. Но бог с ним, со сторожем.
Я обсох, обрел дар речи и способность передвигаться. Пробыл в этом городе еще неделю. Даже звонить в редакцию не стал. Попал на спектакль, в котором пела Ирина. Было ли это уже игрой воображения или правдой, но и ее голос показался неживым, с такими же холодными, "стеклянными" верхними нотами.
В атмосфере этого города - сонной, томной, где воздух напоен йодом, запахом водорослей и акаций, - мне стало казаться, что я занимаюсь чепухой, глупостями, погоней за миражами. А такое в наш мускулистый, энергичный и напористый век совершенно недопустимо и, если хотите, даже преступно. Разрешаю себе этакие вольности - болтаюсь по чужому городу без определенной цели, наконец, без командировочного удостоверения в кармане.
По асфальту шелестели праздные толпы. Лица были открыты и оживленны. Никто никуда не спешил. Но и эти люди были на что-то нацелены - они пытались как можно лучше провести свой профсоюзный отпуск. Ели, пили и смеялись, знакомились, чтобы обменяться поцелуями или адресами, а при расставании, может быть, даже всплакнуть. Я отмечал собственное отражение в витринах магазинов. Взъерошенные волосы, мятая рубашка, блуждающий взгляд, бледные, незагорелые, какие-то канцелярские руки. Да полно, что со мной? Надо забыть всю эту историю. И уж во всяком случае, не ходить по вечерам в театр, не пытаться снова повидаться с Ильенко.
И вдруг я увидел афишу, извещавшую о двух гастролях заезжего дирижера, того самого, который некогда уговаривал меня не уходить из театра. На фотографии он выглядел солидно, настоящим маэстро. Да и званиями и наградами, как явствовало из афиши, за последние годы не был обделен. Игорь - так звали дирижера - остановился в той же гостинице, что и я. Мы долго мяли друг другу бока, хохотали, радовались встрече, вспоминали минувшие дни и общих знакомых. Душным вечером, когда даже не открывали окон - казалось, что в номере прохладнее, чем на улице, - я рассказал Игорю в деталях обо всех событиях, приведших меня в этот город.
Он слушал, зажав подбородок в кулак. Потом о чем-то всерьез задумался.
- Да помню я эту Марину, - сказал он наконец. - Отлично помню. Даже лучше, чем Юрия. Мне она никогда не нравилась. Ни как человек, ни как балерина. Было у меня такое ощущение, будто невзаправду она живет. Сама себя вообразила человеком необычным. А в чем эта необычность, одному богу известно! Почему она решила сыграть с тобой в неузнавание - загадка. Впрочем, от взбалмошной женщины всего можно ожидать... Послушай, а может, она чего-то боится?
- Тогда уж не чего-то, а кого-то. И этот кто-то, видимо, я. А меня ей бояться ни к чему.
- Бояться можно и тебя. Бояться можно и себя самой. А люди, склонные жить в мечтах и иллюзиях, попросту боятся правды и ненавидят реализм во всех его проявлениях. Аллах с нею, с этой Мариной. Выяснится со временем. Что же касается "внезапно запевших", то, поверь мне, тут какой-то бред или мистификация.
- Я и сам поначалу так думал. И все же ты послушай Юрия. Помнишь его голос?
- Забыл, - честно признался Игорь. - Забыл, и сравнивать будет не с чем. Но ежели бы такое стало возможным, какая-нибудь операция или что-нибудь в этом роде... Сам понимаешь: на нормальные, "рабочие" голоса теперь голод. Нужны, очень нужны пусть не выдающиеся, но техничные певцы. Я бы сам пригласил к себе в театр дюжину таких. Послушай-ка, у меня мысль... Приходи завтра в театр. Утром репетирую "Риголетто", вечером спектакль. Кажется, Ильенко поет Риголетто. Сейчас гляну список солистов... Да, именно он. А тебя я, никого не предупреждая, введу в качестве офицера или графа Монтероне. Там всего несколько реплик. - Вот мы и посмотрим, как отреагируют на твое появление в спектакле Юрий и Ирина.
Я что-то возражал Игорю, но утром все же оказался в театре. Запахи мела, клея, краски и какой-то особой закулисной пыли. Все знакомо и уже почти забыто, казалось связанным не с моей собственной жизнью, а с чьей-то другой...
Да вот и Юрий. Он действительно испугался, увидав меня. Вытянулся чуть ли не по стойке "смирно" и принялся глядеть на дирижера с таким старанием и такой надеждой, будто ждал, что Игорь, как волшебник, взмахнет палочкой, и я исчезну, растаю, как призрак. Но Игорь поступил иначе. Вежливо поздоровавшись с солистами и оркестром, он сказал, что привел с собой артиста, который, может быть, не будет петь в самом спектакле, но в репетиции участие примет.
В сцене третьего акта я пропел Монтероне: "О герцог, напрасно ты проклят был мною, гнев неба не грянул над дерзкой главою! Влачи же в разврате позорные дни". Сразу же, следом за этой фразой вступал Риголетто со словами: "Старик, ты ошибся! Мстить буду я сам!" Но это "сам" спеть не так-то просто. Фермата может выйти удивительно красивой и эффектной, если у тебя горячий и правильно поставленный голос, свободное дыхание, наконец, если ты сумеешь войти в роль для того, чтобы эмоционально взорваться в этой фразе. Вчерашний раб Риголетто, жалкий шут в одну минуту становился вдруг личностью, грозным мстителем, которому уже не страшны ни герцог, ни его гвардейцы, ни его право казнить или миловать. Риголетто отныне сам способен покарать кого угодно. Даже герцога... Многие спешат поскорее пропеть фразу, не акцентируя ее, иные даже просят, чтобы оркестр глушил их. Чтобы подать по-настоящему, нужен сильный, красивый голос. Ежели его нет, ни техника, ни ухищрения не помогут. А Юра к тому же еще был сбит с толку, напуган...