— Можете не смотреть на меня так, мисс. Блюсти себя в деревне — это пустяки по сравнению с тем, как трудно это сделать в городе, где на каждом шагу девушку подстерегают дьявольские соблазны. И запомни хорошенько, что я тебе сказала. Будешь вести себя неподобающим образом или перечить мне — трудно тебе придется!
И Марта направилась к выходу, но возле двери обернулась:
— Спускайся вниз ужинать, как только распакуешь свои вещи. Завтра утром получишь все указания по работе.
Эстер положила на кровать свои свертки и принялась развязывать и распутывать узлы. Ей показалось очень странным, что несмотря на грубость и жестокосердность Марты, несмотря, на эту убогую комнатушку, в душе у нее в первый раз за долгие-долгие недели грусти и отчаяния проснулась надежда. Эстер подумала, что как бы ни старалась Марта подавить и унизить ее, все же в этом городе есть масса возможностей самостоятельно строить свою жизнь.
Прошла неделя, за ней месяц. Как и предсказывала Марта, у Эстер не было ни минуты свободного времени.
Ей приходилось браться буквально за все: она вытирала пыль, скоблила полы, мыла посуду в таком неимоверном количестве, что иногда ей начинало казаться, будто весь Лондон к вечеру приходит пропустить стаканчик-другой исключительно в Хиткок. Ежедневно Эстер вычищала подсвечники, стоявшие на столах в холле, и каждое утро меняла в них свечи, так как их оставляли гореть на всю ночь — на случай позднего возвращения постояльцев. Эстер убирала в комнатах, меняла постельное белье и относила горы грязных простыней и наволочек в прачечную на заднем дворе таверны. Иногда ей приходилось проводить в прачечной целый день. Она помогала стирать и кипятить белье, полоскать, отжимать, проглаживать.
Дни, когда Марта шла за покупками на рынок и брала ее с собой, были для Эстер настоящим праздником. Неся корзину со снедью, она во все глаза смотрела по сторонам, радостно удивляясь красоте и сверканию витрин богатых магазинов, разглядывала роскошно разодетых дам и джентльменов, улыбалась мальчишкам-газетчикам, которые пытались всучить ей свежий номер.
В эти моменты Эстер было невыносимо жаль, что она так и не научилась к своим двадцати годам читать и писать. Неграмотность среди бедняков была вполне обычным явлением. За учение нужно было платить, но далеко не все могли себе это позволить, а благотворительных школ было слишком мало, чтобы научить всех желающих. Иногда богатые джентльмены или леди устраивали частные уроки для детей в провинциях. Эстер помнила, что ходила на несколько таких уроков у себя в деревне, но из этого ничего не вышло. Она почему-то путала буквы, особенно схожие по написанию: «н» и «п», «и» и «к», «б» и «в», а коротенькие слова вроде «то» и «тот» доводили маленькую Эстер до отчаяния, хотя она была гораздо сообразительнее, чем многие из ее подружек. Кончилось все это тем, что угрюмая женщина, учившая их, высмеяла Эстер, обозвав ее «тупицей», и в Эстер угнездился такой стыд за свою глупость, что иногда после ненавистных занятий ее рвало у церковной стены.
С того злополучного дня Эстер стала замкнутой, нелюдимой, у нее случались приступы хандры и отчаяния, а иногда и бешенства. В один прекрасный день Эстер пропала, ее искали двое суток и когда, наконец, нашли, учительница, естественно, заявила, что больше не пустит девочку на свои уроки. И Эстер принялась искать утешение, в чем могла: в рисовании, прогулках по лесу, в играх с птицами, которых она обожала и смогла приручить до такой степени, что они ее совсем перестали бояться, залетали к ней в комнату и брали крошки с ладоней.
Эстер чувствовала, что здесь, в шумном городе, в новой для нее обстановке ей больше всего не хватает именно птиц. И хотя во двор гостиницы всегда слеталось множество воробьев, голубей и пара-тройка щеглов, это были не те робкие лесные птахи, которые слетались к окну Эстер и доставляли ей столько радости и веселья. Птицы были изображены практически на всех рисунках и эскизах Эстер, и она частенько вспоминала своих жаворонков, овсянок, чибисов и дятлов, оставшихся далеко-далеко отсюда, в леске возле ее родного коттеджа.
В садике возле их дома протекал голубой прозрачный ручей, прямо рядом с кустиками лекарственных трав, посаженных ее матерью. Энн Нидем тщательно следила за своими травами, любила готовить из них разные настои и микстуры. Что теперь стало с этим садиком? Зарос ли он сорняками, или новые владельцы дома все же берегут его и ухаживают за ним?.. Каждый раз при этих воспоминаниях Эстер захлестывала волна тоски по родным местам, и каждый раз она всеми силами пыталась отогнать ее, но безуспешно.
Марта не могла пожаловаться на Эстер, но продолжала чувствовать себя обиженной, поэтому постоянно раздражалась и придиралась к ней. Помимо этого, она ясно видела, что Эстер растет и взрослеет. С момента ее появления в Хиткоке Эстер поняла, что к ней возвращается прежняя жизнерадостность, бодрость. Иногда она проявляла силу воли, скрытый темперамент и характер, что очень беспокоило Марту, но тем не менее Эстер всегда исключительно добросовестно выполняла любую работу. «Я уже все сделала», — часто отвечала она Марте, когда та спрашивала, почему она не моет котлы, не разбирает белье или не чистит посуду. Марту очень раздражала юношеская сила, выносливость и жизнелюбие Эстер. Ведь сама она уже очень быстро уставала, ощущая боль в пояснице и в ногах. А Эстер расцветала прямо на глазах. Черты лица ее изменились, брови и ресницы потемнели, кожа приобрела благородный матово-бледный оттенок и стала гладкой как алебастр. Рыжие волосы Эстер стали более густыми; в них появились темно-каштановые пряди, красиво оттенявшие тонкое лицо. Она как будто даже чуть подросла, выпрямилась, фигура ее приобрела изящные очертания и формы. Джек, который справедливо полагал, что молодая девушка должна быть хорошо одета, не жалел денег на наряды для Эстер, чем постоянно злил жену. Все платья очень хорошо сидели на ее ладной фигурке, чего никак нельзя было сказать о Марте — ее одежда уже не могла скрыть и лишь подчеркивала изъяны стареющего тела.
Пожалуй, впервые Марта стала задумываться над тем, что она давно уже не молода и не привлекательна, и что пудрой и красками все труднее скрывать свои годы. Раздражение потихоньку переросло в жгучую зависть к юному очарованию Эстер, а потом и в ненависть к молоденькой родственнице.
Несмотря на строгий запрет Марты выходить на улицу одной, Эстер все же сумела достаточно хорошо изучить Лондон. Во-первых, Марта иногда брала ее с собой на рынок, во-вторых, иногда давала ей мелкие поручения, которые Эстер выполняла в городе. У Марты часто не хватало времени успевать всюду, поэтому Эстер каждый раз использовала возможность выйти одной на улицу под разными предлогами.
Большая часть Старого Лондона, которая сильно пострадала во время Большого Пожара, была отстроена заново. Город расширялся, появились новые длинные улицы, парки, площади, возведенные в великолепном архитектурном стиле. И на фоне этих новых районов особенно неприглядно выделялись трущобы, старые грязные переулки, где тысячи людей прозябали в нищете. Их беды, нечеловеческий образ жизни были как бы «обратной стороной Луны» — отражением растущего богатства и благосостояния другого круга людей, где ростбиф — «голубая мечта» каждого нищего бродяги, — был не более чем каждодневным и уже порядком поднадоевшим блюдом, где доходы от коммерческих махинаций росли как на дрожжах, где сорили деньгами и обделывали делишки не на одну тысячу фунтов стерлингов.
Жизнь Эстер протекала тихо, спокойно, в работе. Особых событий не происходило, поэтому посещение выставки представляло собой чуть ли не приключение для Эстер, которая, в общем-то, вела затворнический образ жизни.
Одним из завсегдатаев таверны Хиткок был известный ювелир по фамилии Харвуд. Это был высокий, несколько грузный мужчина средних лет, производящий впечатление солидного, преуспевающего джентльмена, каковым он и являлся на самом деле. Харвуд считался едва ли не лучшим ювелиром в Лондоне, он имел большое влияние в Почетном Обществе Ювелиров, история которого насчитывала уже семь веков. Жесткие правила и нерушимые традиции, установленные этим Обществом, обеспечивали высокий стандарт и отменное качество изделий из золота и серебра, производимых лондонскими мастерами.