на гармошке. Десять! Пора. Вздохнул, поднялся с соломы. Спрятал узелок с салом под овчинный
полушубок, пошел.
Взялся за живот. Немец зло, но понимающе кивнул: «Давай». Я медленно зашел за сарай, выбрал
направление, чтобы солдат подольше не видел.
На шоссе никого не было. Оглянулся. Охранника не видно. Сердце колотилось. Вытащил узелок,
взял его в левую руку, вздохнул и... ринулся к шоссе.
Сначала бежал прямо. Потом начал петлять. Бежал без оглядки. Дорогу преодолел тройным
прыжком. Перед лесом не выдержал, оглянулся. Немец махал руками, автоматом, что-то, видно, кричал.
Но от быстрого бега было непонятно — стрелял или нет. Во всяком случае, выстрелов слышно не было.
Стемнело. Мучает вопрос, правильно ли я иду. Впереди показалась поляна, стог соломы.
Приглушенный русский говор. Кто там? Замер, прислушиваюсь. Наши! Они тоже, наверное, идут к
линии фронта.
Подошел к ним, поздоровался. Их было трое, и у них был компас. Оказалось, что иду я
неправильно — на юг. Разговорились: красноармейцы шли к своим. Днем шли лесами, ночью отдыхали.
Солдаты были рады, что я знаю, куда нужно идти и где проходит линия фронта. Но, пожалуй,
больше всего они были рады салу. А мне приятно, что пойдем вместе, что снова обрел друзей.
Старшему было лет сорок пять. Его слушались беспрекословно, он был по-настоящему старшим.
Даже отдавая мне компас, сказал: «Я буду идти позади, если ошибешься — подскажу».
Второй — лет двадцати двух. Светлые волосы на бороде почти не видны. Его звали Петр.
Третий — лет сорока. Худой, маленький, с бегающими черными глазками — Никита.
У всех одна мечта — как можно быстрее пробиться к своим. Они прошли, как и политрук, из-под
Ельни двести километров. Конечно, устали, измотались. Но оставались крепкими и физически и
морально.
Удивились моему рассказу о летчиках, о вылете, о Шурыгиных.
— Ну иди, летчик, вперед. Мы за тобой.
Быстро наметив ориентир по компасу — сорок пять градусов, я пошел первым. Под Москвой
хорошие леса. Если бы не они — как бы мы шли.
Идем гуськом. За мной метрах в десяти — пятнадцати бородач Егор, за ним Никита, потом Петр.
Подходим к какому-то шоссе. Шоссе широкое, бетонированное. Но карты нет; и определить, что за
шоссе, не можем. Впереди должна быть река Нара, а за ней — наши. Это усвоили все. Но до Нары, по
нашим подсчетам, не менее двадцати пяти — тридцати километров.
А по шоссе идут на северо-восток танки. Их двадцать один. Это нужно запомнить. Придем к своим
— доложим.
Петр и Никита на мое замечание улыбнулись. Но Егор поддержал:
— Правильно сержант говорит. Вдруг меня или его убьют — так вы доложите, что видели танки.
Все, что видим у противника, — запоминайте.
. Перешли шоссе, углубились снова в лес. Ночуем в копне соломы. После завтрака подсчитали
остаток продуктов. Осталась соль да горсть пшенки. Тетилушиных продуктов на всех явно не хватало.
Хорошо, в одной из деревень крестьяне снабдили нас картошкой и капустой.
Всю следующую ночь шли без отдыха. В одном месте лес поредел, показалась опушка. Я вышел
на разведку. Вдали виднелась река. За рекой деревня и дорога. По дороге в деревню и из деревни снуют
подводы и всадники. Не оставалось сомнения, что это река Нара и совсем близка фронт.
Невдалеке подвода. Решил поговорить с возницей. Если местный крестьянин, поможет
сориентироваться. Подхожу к повозке и глазам не верю: грузит солому немец. Что делать? Бегу к лесу.
Оборачиваюсь. Немец целится из автомата. Рывок в сторону — и стремительный бег под пулями. В лесу
свернул влево и через двести метров нашел своих.
Выстрелы смолкли. Петр смотрел восхищенно, Егор осуждающе. Егор старше, опытнее. Говорит:
раньше нужно было повернуть, коль увидел, что немец.
Ну что ж, может быть, Егор и прав, но не всегда получается, как хочешь.
Мы убедились, что перед нами Нара, но вокруг фашисты.
Снова углубились в лес и стороной обошли деревню. Еще сутки мы шли в полном неведении
окружающей обстановки и вдруг:
— Стой, кто идет! Руки вверх!
Стоим с поднятыми руками. Перед нами трое в шапках, в стеганых брюках и ватниках. Двое
направили на нас автоматы, а один замахнулся гранатой. На шапках — звезды.
«Партизаны, — мелькнула мысль, — конечно, наши, партизаны!» И радость теплой волной
разлилась в груди.
— Откуда? — строго спросил тот, что был с гранатой.
— Из-под Ельни идем, — ответил Егор, — а это летчик, идет с нами из-под Боровска.
— Обыскать! — скомандовал тот же.
Обыскали. Компас отобрали.
— Ну, что ж, поздравляем вас с праздником Великой Октябрьской революции, — опять проговорил
старший. — Вам здорово повезло. Мы ведь разведчики.
Разведчики?! Это еще лучше! Значит, рядом фронт, рядом наши!
— А ты что же назад кинулся? — улыбнулся старший. — Ведь еще несколько секунд, и граната
полетела бы в вас.
— Да так, по привычке, неожиданно вы появились, да и форма незнакомая, — неловко возразил я.
Шли вчетвером вдоль Нары, сопровождаемые разведчиками. Молчали, каждый думал о своем, и
настроение у всех было самое хорошее.
Лес подошел к самой реке. Разведчик свистнул, и с другой стороны солдат на коне въехал в воду.
На привязи был еще конь. Быстро переправились на левый берег.
Трудно описать состояние, которое охватывает тебя при переходе линии фронта. Вот земля и лес
по правому берегу — они заняты врагом. Тишина скрывает опасность на каждом шагу, таит смерть там,
где ее не ждешь. Оттого правый берег кажется чужим.
А вот левый. И сосны раскачиваются, будто приветствуют, и тишина какая-то особенная,
приветливая, и земля совсем другая, родная.
Сегодня 7 ноября — наш двойной праздник. Двадцать четвертая годовщина Октябрьской
революции и возвращение к своим.
Боевые будни
Недалеко от Нары деревушка. В одном из домов штаб. Вызвали к подполковнику. Мы кратко
доложили, откуда и куда идем и о том, что видели в тылу врага.
Поблагодарив за ценные сведения, подполковник предложил нам отдохнуть. Мы отказались.
Слишком были взволнованы, и быстрее хотелось попасть в свою часть.
В штабе нам рассказали, что накануне выступил по радио Сталин — подвел итоги
четырехмесячных боев, вскрыл причины неудач армии, наметил пути разгрома немцев. Сталин выступал
на торжественном собрании в Москве. А на Красной площади состоялся военный парад. В это поверить
было трудно.
На душе было и радостно и тревожно: как будут развиваться события дальше?
Утром я отправился в штаб батальона. Иду по песчаной дорожке. Навстречу небольшого роста,
широкоплечий политрук. Что-то знакомое и в его гимнастерке, и фигуре, и ремнях. Вглядываюсь. Он,
Николай Николаевич.
Мы в объятиях друг друга.
— Жив, молодец, — шепчет он.
Политрук перешел фронт севернее Наро-Фоминска. Не стал переходить железную дорогу, а пошел
вдоль нее тем же курсом, что и я, только левее.
Когда я ему сообщил, что хочу сегодня же отправиться в свой полк, он одобрил мои намерения.
— Правильно, иди к комбату, может, и я чем помогу. Комбат выслушал мою просьбу молча. Лицо
его нахмурилось.
— И не знаю, что делать с вами, сержант. Никаких документов у вас нет...
Я продолжал настаивать:
— Товарищ подполковник, очень прошу. Свяжитесь с аэродромом, за мной приедут.
— Нет у нас связи с ним.
Вошел седой батальонный комиссар. Что-то весело шепнул командиру. Но тот и на сей раз не
улыбнулся. «Не везет. Не отпустят», — сверлила мысль.
Комбат обратился к комиссару:
— Вот летчик, сержант, просится в часть, здесь она, под Москвой. Но документов никаких нет.
Дело его положительное. Как думаешь, комиссар?
Пришлось все рассказать сначала. Батальонный смеялся, когда я рассказывал о побеге.