– Что за черт! Что тут у вас происходит? – послышался голос графа, который подскакал к экипажу, заметив, что карета остановилась.
– Княжна, ваша честь, нехорошо себя чувствует, – бесстрастно откликнулся кучер Голицыных. – Не выносит кареты… Никогда не выносила.
Данилевский негромко выругался. Просто дьявольщина какая-то: эта крепкая казачка, умелая наездница, отличный стрелок, оказывается, страдает от укачивания в карете! Он ждал, пока женщины вернутся из своего укрытия, При виде смертельно бледной Софи его сердце сжалось.
– Бога ради, неужели ей ничем нельзя помочь? – воскликнул он, обращаясь к служанке. – Ты должна знать, что делать,
– Много тут не сделаешь, барин, – вздохнула Таня, помогая хозяйке взобраться обратно в карету. – Ей будет лучше только на остановке.
Весь остаток дня им пришлось останавливаться бессчетное количество раз. Адам уже отчаялся надеяться, что пятьдесят верст до Киева они покроют и за ближайшие пару дней. Поначалу он думал, что до сумерек удастся проехать хотя бы половину пути, но состояние подопечной приводило его в ужас, а помочь было не в его силах. Позволить ей ехать верхом на Хане он не мог. Даже в поводу это могучее животное будет неудержимо.
В середине дня Адам окончательно понял, что дальше так ехать нельзя. Софи просто таяла у него на глазах, превращаясь в жалкую тень совсем недавно еще лучащегося жизненной энергией создания, с которым ему довелось познакомиться.
Они добрались до солидных размеров почтовой станции, и Адам отдал приказ остановиться. Спешившись, он зашел внутрь, чтобы лично убедиться в приемлемых условиях для ночлега. Смотритель был готов предоставить уединенные покои в задней половине дома. Они не были изысканны, но, во всяком случае, гораздо лучше многих из тех, на которые можно рассчитывать в подобном путешествии. В этом Адам уже не раз убеждался своими глазами.
Он вернулся к карете, распахнул дверцу и встал на подножку. Софи, по-прежнему съежившаяся в своем углу, казалось, вообще не обращала внимания на происходящее вокруг. Помутневшие глаза глубоко запали на посеревшем лице.
– Выходите, – мягко предложил он, – в постели вам станет лучше. Не увидев и малейшего намека на ответное движение, Адам неловко втиснулся в тесноту кареты и подхватил девушку на руки. Она оказалась весьма тяжелой, несмотря на внешнее изящество и даже хрупкость. Адам непроизвольно отметил это про себя, спускаясь на землю со своей ношей и устраивая ее поудобнее.
Густые полумесяцы ресниц дрогнули.
– Прошу простить меня, – прерывисто проговорила Софи. – Это слабость, но я ничего не могу с собой поделать.
– Не сомневаюсь, – сухо откликнулся граф. – У каждого из нас есть свои слабости. – Он внес ее в дом и уложил на кровать в спальне. – Жена смотрителя предоставит вам все что пожелаете, – сообщил он Тане, намереваясь покинуть комнату.
– О, вам не надо беспокоиться, ваше сиятельство, – спокойно откликнулась Таня, уже склонившись над дорожными тюками, которые пристроила в углу. – Я сделаю княжне успокоительный чай, она поспит немного, а потом сможет и пообедать, не сомневаюсь.
Адам изумленно поднял брови. Предположение о том, что женщина, которую каждые двадцать минут в течение всего пути буквально выворачивало наизнанку и которая в полнейшем изнеможении Лежала сейчас на кровати, сможет пообедать, как только немного отдохнет, показалось ему невероятным. С этой мыслью он и отправился на улицу. Надо было проверить, как расположился его отряд, а главное – подумать, как поступить завтра. Месяц такой езды, как сегодня, может свалить с ног и быка, а Софья Алексеевна при всей ее выносливости была все-таки существом иного порядка.
Он вернулся в здание почтовой станции спустя два часа, когда повсюду уже распространялись ароматные запахи пищи. В единственной комнате, которая служила и столовой для постояльцев, он обнаружил Софью Алексеевну, сидящую за простым струганым деревянным столом, еще бледную, но, вне всякого сомнения, вполне пришедшую в себя.
Адам уселся напротив.
– Замечательно выглядите! – воскликнул он, пораженный этим удивительным преображением. – О, благодарю вас. – Он принял кусок черного хлеба, который она протянула ему на острие ножа. – Вам стало легче?
– О да, – дружелюбно согласилась она. – Я все-таки не полная размазня, чтобы не прийти в себя после дороги.
– Разумеется. Не представляю, как мне самому удалось бы такое, – пробормотал он, потянувшись за соленьями.
– Будет замечательный жареный цыпленок, – сообщила она с полным ртом. – Смотрительша приготовила его в вашу честь. Должна признаться, сама я не очень люблю свежезабитую птицу. Мне кажется, она становится вкуснее, если до приготовления ее подержать немного на холоде. Думаю, эта добрая женщина не нашла ничего более подходящего, чтобы угодить столь важной персоне. – Голос звучал совершенно невинно, но Адам не мог не заметить шаловливых искорок, мелькнувших в темных глазах, которые непостижимым образом приобрели свой прежний блеск.
– Я рад, – кивнул головой граф, – но буду рад еще больше, если смогу найти что-нибудь выпить. – Он оглядел комнату.
– Есть клюква. – Софи передала ему кувшин с клюквенной наливкой. – Произведение все той же жены смотрителя. Вполне терпимо. Она сказала, если вам покажется слишком крепко, можете спросить вместо этого квасу.
– Спасибо, но я не люблю слабое пиво, – ответил Адам. – Вам, однако, не следовало бы пить эту наливку. Она может нехорошо подействовать на желудок.
– Очень согревает, – весело заметила Софи. – Только не говорите, граф, что мне в этой поездке запрещено самой решать, что я хочу есть и пить.
Появление жены смотрителя с блюдом, на котором дымился жареный цыпленок, спасло его от необходимости отвечать. Далее его собеседница вела себя весьма примерно, если не считать того, что поглощала клюквенную наливку в безмерном количестве. Казалось, крепкий напиток не оказывает на нее никакого воздействия, и Адам решил про себя, что он на самом деле не такой крепкий, как тот, что находится в его кувшине. Либо так, либо Софья Алексеевна умеет пить столь же мастерски, как владеет пистолетом. Немного узнав князя Голицына, Адам был склонен признать справедливость последнего предположения.
Она вела беседу как настоящая хозяйка салона, сосредоточив свое внимание на ничего не значащих вопросах о нем самом, его семье, не вдавалась в подробности, но выказывала при этом искреннюю заинтересованность. От былого гнева, упорного нежелания признать бесполезность сопротивления не осталось и следа, хотя Данилевский внутренне уже смирился с тем, что так будет вечно. Ему оставалось только ломать голову, что послужило причиной столь резкой перемены настроения. Может, тяжелый день несколько утихомирил ее?
Во всяком случае, на это было похоже. Она встала из-за стола, позевывая и деликатно прикрывая рот ладонью.
– Прошу прощения, но я оставлю вас, граф. Чувствую себя немного уставшей.
– Разумеется, – откликнулся он, почтительно поднимаясь. – Очень жаль, но нам придется продолжить путь с рассветом. Мне бы хотелось к завтрашнему вечеру добраться до Киева, если, конечно, это возможно.
– Надеюсь, так и будет, граф. – Ни единый мускул не дрогнул на се лице. В голосе не было и тени сомнения. – Я же не фарфоровая. – Она сделала глубокий реверанс, граф поклонился в ответ, и ему показалось, что в последних словах все-таки проскользнула насмешливая нотка. Но проверить это было невозможно. Вдобавок Адам искренне полагал, что после такой тяжелой дороги она действительно устала.
Княжна ушла в отведенную для нее спальню и закрыла за собой дверь. Адам вышел на улицу. К вечеру заметно похолодало. Выбор места для собственного отдыха был у него небогат. Единственную в доме спальню заняла княжна со своей служанкой. Смотритель был готов предоставить знатному гостю на выбор либо кушетку в той комнате, где они ужинали, либо ложиться спать вместе с хозяевами в жилой половине здания, за кухней. Еще, разумеется, оставался сеновал в конюшне, где разместились солдаты, кучер и Борис Михайлов. Адам выбрал кушетку в гостиной, но чувствовал, что не сможет уснуть до тех пор, пока не выветрятся запахи жареного цыпленка и клюквенной наливки.