Больше всего удивляло Аарона то, что все больше попиралась память о Сильвестре-Герберте, в то время как с каждым днем с большим почитанием относились к памяти об Оттоне Третьем. В Кёльне при дворе архиепископа Гериберта, бывшего канцлера империи, кружили слухи, что Сильвестр Второй, тайно поддерживая клюнийцев, лукаво втерся в дружбу наместника Христова, Оттона Чудесного, только для того, чтобы подорвать святое императорское величество, подчинить его епископу римской столицы. Правда, сам Гериберт никогда дурным словом не поминал Сильвестра Второго — но именно он был главным зачинщиком с каждым днем все крепнущей веры, что человека и владыки, равного Оттону, провидение уже никогда не пошлет человеческому роду. Окружение Гериберта корило Сильвестра Второго за то, что тот мог уберечь, но не уберег Оттона Третьего, Чудо Мира, от измены, не спас от болезни.
— Да как же он мог, если даже врач не смог? — страстно восклицал Аарон в приступе отчаяния и почти ярости. — Зараза скосила императора, а никакая не измена. Перст божий поразил Оттона, а не человеческий.
— Мог, мог! Не мог не мочь, будучи самым мудрым из всех Мудрецов в мире, уж он-то лучше всех разбирался во врачевании, чем все врачи в мире. И вовсе не зараза скосила Оттона Третьего, а измена — кощунственная измена тех, кто не мог вынести великолепного сияния Оттонова величия! — столь же страстно, со слезами на глазах отвечала Рихеза, юная племянница Оттона, любимица Гериберта, почти ежедневная гостья в архиепископском замке.
Никто в обеих Лотарингиях не чтил память покойного императора с таким рвением, как Рихеза. Часами просиживала она на скамеечке у ног Гериберта, затаив дыхание, с пятнами на лице слушая рассказы о великолепии и могуществе Оттона — не уставая, не насыщаясь. Узнав, что Аарон находился подле священной особы императора почти весь период его скитаний до последней минуты, она и его донимала страстными расспросами, по многу раз заставляя передавать, как происходило бегство из Рима, пребывание в Равенне, заставляла рассказывать об изменах, заговорах, о перебежчиках, а прежде всего о разговоре Сильвестра Второго с Генрихом Баварским в Орвието.
— Лгал Генрих, лгал, клятвопреступничал, — восклицала она гневно, — это он, наверняка он ускорил кончину августейшего императора римлян! Он или те, что стояли за ним. А теперь он носит королевскую корону Оттона, клятвопреступник, отступник, изменник, убийца! Но мы его королем не считаем…
Аарон не разделял мнения Рихезы, что Генрих послужил причиной смерти Оттона: набожность тогдашнего баварского герцога, а ныне короля Германии и Италии — набожность неподдельная, пылкая, со строгим умерщвлением плоти — должна была, по мнению Аарона, рассеять все подозрения в участии в каком-либо преступлении, а уж тем более в святотатстве — в коварном цареубийстве и клятвопреступлении! Но несомненно, правду говорила она, когда восклицала: "Мы его королем не считаем!" Действительно, обе Лотарингии с первых же недель после смерти Оттона являлись очагом неустанных бунтов, теплицей неутомимых заговоров против Генриха Второго. Гериберт наотрез отказался короновать короля, и могущественные сторонники архиепископа закрыли перед Генрихом ворота Ахена, древней коронационной столицы. Впервые с незапамятных времен король германцев был вынужден совершить торжественную коронацию в Майнце. Правда, сила оружия, поддержка клюнийской конгрегации и привилегии в наследовании герцогских и графских званий через какое-то время подчинили Генриху сначала Нижнюю Лотарингию, а потом и Верхнюю, но смуты и заговоры не прекращались ни на миг. Каждый враг нового короля в Баварии, в Швабии, даже в Славянских землях был уверен в помощи из Кёльна, из Трира, из Ахена — вооруженной или денежной помощи или хотя бы поддержке мыслью и молитвой.