— Это вы правильно надумали, а то зоотехник у нас беззаботный, уехал в район, а овец бросил на произвол судьбы...
Из Кайнара Бабакул уже не мог возвратиться пешком. Пришлось посадить его на нагруженный сеном прицеп. Все тело старика было как в огне, болели руки, ноги, спина.
К полуночи ему стало еще хуже. Он терял сознание, бредил. Ему представилось, что в комнату вошел толстый человек в черном.
Бабакул силился вспомнить, кто это, и не мог.
— А-а, ты не узнал меня, неблагодарный? — крикнул человек в черном.
— Максум?!
— Покайся перед смертью, произнеси символ веры!
— Оставь меня, людоед!
— Да, я людоед. Я отнял жизнь у твоего друга Кучкара, теперь пришел за тобой, — сказал Максум.
— Суванджан, прогони его!
Максум расхохотался, растянув до ушей рот, похожий на открытую могилу.
— Здесь нет ни души, кроме нас двоих! Молись богу! Я пришел из другого мира, чтобы рассчитаться с тобой, ты вор, ты украл моих овец!
— Вор не я, а ты! И деды твои и прадеды — все вы воры! Это ты обворовывал аксайцев, прикрываясь шариатом!
И тут Максум на глазах у Бабакула превратился в волка и, скаля зубы, заговорил человечьим голосом:
— Отдай моих овец, иначе всех задушу!
— Я вырву у тебя зубы, которые жрут народное добро! — Бабакул вскочил с постели и бросился на волка. — Люди! Держите! Убейте! В стойбище волк!
Когда Суванджан и Шербек привели Нигору, Бабакул в беспамятстве лежал у порога.
В ту ночь старика отвезли в больницу. Все трое по очереди день и ночь дежурили у его постели.
Прошла неделя. Бабакулу стало лучше. Он жалобно попросил Нигору:
— Дочь моя, перестала бы колоть меня своей иголкой. Изрешетила все мое тело.
Нигора прекратила уколы и, уступая настойчивым просьбам старика, отпустила его домой. Но он был еще очень слаб, и каждый день и Нигора и Шербек заходили его проведать.
Нигора обычно заходила к Бабакулу днем, а Шербек — вечером, возвращаясь с работы. Поэтому они редко встречались.
Как-то однажды, когда они встретились у постели больного, Нигора пожаловалась:
— Смотрите, Шербек, погода еще холодная, а Бабакул-ата все время держит дверь открытой. А лекарства, которые я приношу, он выбрасывает...
— Э, дочка, — улыбнулся Бабакул, — самое главное, не обращать внимания на болезнь, тогда она быстрее пройдет. А к холоду я привык. Если дверь не открыта, мне кажется, что я задыхаюсь... Самое лучшее лекарство для меня — разговор с вами, дети мои. Не зря говорят, что на старости лет люди становятся разговорчивее.
— Отец, вы так много видели за свою жизнь, когда мы слушаем вас, как будто становимся умнее. Говорите, отец, — сказал Шербек, подсаживаясь поближе к старику.
— Спасибо, дети мои. А вот утром приезжал сюда Ходжабеков. Я хоть и болен, но вышел к нему навстречу. А он даже с лошади не сошел, не спросил, как я себя чувствую. Знаете, как он угрожал! Говорит: «Возмести стоимость погибших баранов, иначе я жизни тебе не дам». А в народе говорят так: «Если тебе нечем угостить, угости добрым словом».
Нигора и Шербек молча переглянулись.
Когда они возвращались от Бабакула, Шербек тихо спросил:
— Как вы думаете, скоро он поправится?
Нигора печально покачала головой:
— Боюсь, что окончательно его не вылечить. Вы же знаете, что такое бруцеллез...
Ему ли не знать, что такое бруцеллез! Он видел немало людей, у которых бруцеллез сверлил кости.
— Нигора, — мягко начал Шербек, — вы заходите в каждый дом, когда проводите профилактику. Расскажите аксайцам, особенно чабанам, что это за болезнь, посоветуйте быть осторожнее, не пить сырого молока, хорошо проваривать мясо. Ведь эту болезнь легче предупредить, чем выучить...
— Одних разговоров здесь мало. Нужно, чтобы все поняли, что здоровье человека во многом зависит от уровня жизни.
— Правильно, но жизненный уровень сам собой не повышается. Для этого мы должны увеличить производство шерсти, мяса, сала, молока. Вы понимаете, Нигора, почему я так борюсь за разведение тонкорунных овец? Тонковолокнистая шерсть — это богатство колхоза...
Нигора вдруг заметила, что Шербек улыбнулся.
— Чему вы улыбаетесь?
— Да так, вспомнил один случай. В прошлом году в Аксай приехал корреспондент, ему надо было написать очерк о нашем колхозе. Так вот, председатель сказал ему: «В этом году построим баню и механизированный скотный двор с автопоилкой. В самом красивом уголке кишлака построим детский сад нового типа на сто мест». А в очерке получилось, что это все уже сделано. Он расписал наши дела в колхозе так, что читатели, наверно, подумали: «Эти люди живут уже как при коммунизме». Корреспондент, конечно, старался с самыми лучшими намерениями, но, чтобы жизнь в Аксае была такой, как он описал, сколько нам еще нужно преодолеть, сколько работать. И думать мы должны не только об украшении Аксая, но и пастбищ...