Более тревожные симптомы, подтверждающие угасание жизнедеятельности нашей оперативно-детективной группы, стали проявляться совсем в другой плоскости. Последние год-полтора мы с "Коршуном" и "Ежом" стали намного реже созваниваться между собой. Сначала я списывал это на отсутствие новой информации и повода для дискуссий. Потом, на то, что сами отодвинули от дела и перестали посвящать в детали новой информации Сергея Кондратенко. Последняя наша общая встреча заставила меня взглянуть на эту проблему по-новому. Мы снова собрались в Харькове, на даче "Коршуна". Я приехал туда последним. Переступив порог, сразу же понял, что мои друзья до этого успели эмоционально пообщаться - оба были возбуждены до предела, даже при моем появлении продолжали нервно ходить по комнате и обмениваться непонятными мне репликами. Общий ужин несколько остудил накал страстей. Мы с "Коршуном" выпили за встречу, "Еж" наотрез отказался. Я вкратце проинформировал обоих о своей поездке в Киев и разговоре с замминистра Корниченко. В конце, вместо расписывания обнадеживающих перспектив нашего безнадежного дела, снова подчеркнул, что от милиции ждать какой-нибудь помощи - бесполезно. "Коршун" полушутливо посетовал на мой отказ возвратиться на службу. Молчавший все время "Еж", вдруг неожиданно заявил: "Зря я с вами связался! Нужно было обратиться к блатным. Они бы точно помогли!" От его слов я опешил и на какое-то время потерял дар речи. Потом, плохо контролируя нахлынувшие эмоции, ответил: "Вовка и мне был, как родной младший брат! И ты за это время стал "Коршуну" намного ближе, чем просто друг и основной пострадавший. Мы сделали все, что смогли! Ты просил найти без вести пропавшего брата?! Мы его нашли! Большего - никто не гарантировал. Не наша вина, что нашли его уже погибшим! Никто тебе не запрещал обращаться к кому-то другому. Мы рады были бы участию и помощи в этом деле любого, хоть Бога, хоть Черта, был бы толк! Если ты можешь привести хоть один пример того, что мы могли сделать по делу, но не сделали - назови, не стесняйся! Не все преступления раскрываются по горячим следам, и даже в первые годы после их совершения. Не веришь мне, спроси "Коршуна!". Кондратенко никого спрашивать не стал, молча оделся и ушел. "Что это с ним, какая муха его укусила? - спросил я у "Коршуна", когда остались вдвоем, подозревая, что причина такого поведения "Ежа" кроется в содержании разговора, состоявшегося у них до моего прихода. "Не знаю, по-моему, у него "крыша" едет и он не совсем соображает, что говорит. Он считает себя виновным в смерти Вовки! А еще, говорил мне, что в деле замешаны менты, и поэтому, мы топчемся на месте! А вообще-то, у него снова мать положили в больницу, и он опять разрывается между Харьковом и Донбассом!" - Сергей говорил как-то обобщенно, неконкретно, старательно подбирая слова. На мои уточняющие вопросы по поводу причастности к гибели Вовки сотрудников милиции, от прямого ответа и вовсе уклонился, маскируя затянувшуюся паузу под возню с уборкой посуды со стола и разливанием в стаканы остатков водки. Я решил остаться ночевать у "Коршуна" на даче. Уже утром, подвозя меня на вокзал, Сергей неожиданно завел разговор об отце Сергие. Поинтересовался, давно ли мы с ним виделись, насколько подробно он осведомлен о ходе нашего расследования. Я интуитивно связал эти вопросы с его вчерашним спором с "Ежом", но подробности выяснять уже не было времени. Коротко ответил, что отца Сергия не видел уже давно, какие-то подробности по делу, он может узнавать только от "Ежа". У нас с отцом Сергием продолжает действовать договор о невмешательстве в личные и профессиональные дела друг друга. Ухватившись за мои последние слова, уже перед самой посадкой в вагон, "Коршун" сообщил, что решил вместе с "Ежом" в ближайшие дни навестить отца Сергия. Я обратил внимание, что информацию о предстоящей поездке он преподнес, как об окончательно принятом решении, не требующем моего согласия, и тем более, не предполагающем каких-либо возражений с моей стороны. Всю дорогу до Запорожья, лежа на полке полупустого плацкартного вагона, думал уже не о гибели Вовки и нашем заглохшем расследовании, а о пугающих переменах в наших отношениях с "Ежом" и "Коршуном". Все эти вспышки взаимной неприязни, недосказанность и уход от прямых ответов, не только красноречиво свидетельствовали о критическом снижении уровня взаимопонимания, но и реально угрожали нашей многолетней дружбе. Слабое самоутешение, что так бывает в любом, даже самом маленьком и сплоченном коллективе, когда наступает длительная черная полоса неудач, а мозги не загружены до предела важной и интересной работой - не действовало. Понимал, что у этих пугающих перемен в наших отношениях должна быть конкретная и веская причина. А ее-то, как ни пытался, найти и сформулировать для себя - не мог.