Глава VII. ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ И НОВЫЕ ПОТЕРИ.
Активная бизнесовая работа и общественная ветеранская деятельность на несколько месяцев полностью отвлекли меня от дела Кондратенко. Я никому не звонил, не интересовался новостями. "Коршун" и "Еж", тоже молчали. Пятидневная командировка на выездное заседание Совета Ассоциации в Белоруссию, и вовсе изолировала на это время от общения с внешним миром. Нас вовремя не предупредили о невозможности автоматического включения роуминга мобильной связи на территории братской республики. Мероприятие проходило в ведомственном санатории, в одном из самых глухих уголков Беловежской Пущи. Заниматься подключением и настройками связи не было времени и резона, поэтому мой телефон несколько дней был вне сети. Вернувшись домой, обнаружил десятки несостоявшихся вызовов. Перезвонил и объяснил причину длительного молчания, только самым близким абонентам. По поводу остальных, особенно неидентифицируемых номеров без имени, решил, что если я им действительно нужен по серьезному поводу - перезвонят сами. И такой перезвон состоялся, только уже почти через месяц. Звонили с незнакомого мне номера. Слышимость была отвратительная. Я пропустил первые, тихие и невнятные слова, с трудом разбирал последующие. Неузнаваемый женский голос, всхлипывая и извиняясь, оправдывался, что пытался дозвониться еще месяц назад. За секунду то того, как я решил предложить ей перезвонить из-за плохой слышимости, до меня дошло, что звонит Валентина - жена "Коршуна". Потом, постепенно, начал доходить и смысл ее слов: "Сергей умер, его больше нет!" Этот смысл, быстрее яда кураре, накатившись горячей удушливой волной, парализовал не только тело - мышцы, дыхание, сердце, но и мысли. Я неподвижно замер, не в состоянии дышать, говорить, соображать. Только слушал. Блуждающее эхо услышанного отозвалось острой кинжальной болью в левой половине груди, почти одновременно, синхронно с затухающими ударами сердца - такой же пульсирующей болью в висках. Хорошо, что рядом оказалось кресло - ватные ноги перестали держать отяжелевшее тело. Выходить из этого ступора стал только под воздействием доносившихся из трубки криков Валентины. Женское сердце, несмотря на расстояние и собственное состояние, почувствовало убийственный эффект произнесенных слов. Она не отключалась, кричала и звала меня по имени, до тех пор, пока я, собрав все оставшиеся силы, ей не ответил. Убедившись, что я прихожу в себя, уже спокойнее и внятнее рассказала детали и позвала на сорокадневные поминки. Еще минут тридцать после ее звонка я неподвижно просидел в кресле. Меня напугала и обездвижила не сама страшная информация о смерти друга. Не сердечная и головная боль, не страх за состояние собственного здоровья в этот момент. Меня сковала и парализовала невыразимая, неконтролируемая злость, смешанная с досадой и обидой. Она была безадресной, ни к кому конкретно не относилась. От этого казалась еще страшнее и невыносимее. Очередная смерть близкого человека происходит в момент, когда меня нет рядом. Когда между нами возникли временные разногласия и недопонимание. Когда мы особенно необходимы друг другу. Меня не было рядом, когда он умирал в больнице от, повторного за неделю, обширного инфаркта. Когда другие друзья утешали и поддерживали, как могли, вдову и его детей. Когда говорили последние теплые и добрые слова на кладбище и бросали горсть сырой земли на его гроб. А я в это время, в Беловежской пуще пил, веселился, общался с коллегами и бывшими сослуживцами, строил планы на счастливое и безоблачное будущее! Потом, как змея из-под колоды, появилось и начало душить чувство вины. Такое же размытое и невыразимое, и такое же невыносимое. Я не понимал, и не хотел понимать, в чем конкретно, и перед кем, я виноват. Я просто это чувствовал и принимал. Как должное, необходимое, неизбежное и...заслуженное. Сославшись на плохое самочувствие, по телефону, перевел всю текущую работу на заместителей. Несколько последующих дней выходил из дома только для того, чтобы купить бутылку водки, взамен выпитой предыдущей. Жена, узнав о случившемся, не вмешивалась и не протестовала. Изредка заходила в мою комнату, забирала грязную посуду, молчала и укоризненно качала головой. Когда компаньоны и замы, почуяв неладное, ссылаясь на пропущенные мной звонки, стали приезжать домой, грубо шутя и куражась сквозь слезы, силой усаживал их за стол и заставлял вместе поминать своего друга "Коршуна". Конец этому психо-алкогольному срыву положил мой старший и более опытный, в таких тяжелых ситуациях, друг Сан Саныч - начмед областного наркодиспансера. Силой дружеского и профессионального убеждения, подкрепленной недюжинной силой мышц, он заставил меня спуститься во двор, сесть в машину и поехать к нему домой. Сначала, несколько часов подряд, на кухне отпаивал меня какими-то чаями и микстурами. Потом, узнав, что я не спал уже несколько ночей, сделал мне внутримышечные и внутривенные инъекции седативных препаратов, уложил на диван. Проспал я больше суток. Потом, были еще капельницы с витаминами и очищающими печень средствами. В Харьков, на сорокадневные поминки, уехал в довольно сносном состоянии.