Через два с половиной месяца в той же газете появилось ещё три объединённых под одним названием интервью, которые дали редактор Дягилев, учредитель Мамонтов и некий «молодой художник». Печатный материал был посвящён целям и задачам нового журнала «Мир Искусства», выход которого тогда анонсировался. «Молодой художник» (вероятно, это был Бакст) заявил о широких задачах нового органа: «Он будет входить во все вопросы, так, даже театральные костюмы и декорации будут предметом исследований. Он будет следить за художественной и исторической правдой костюмов и декораций». И здесь очевидна тематическая связь с первым интервью Шаляпина, которое брал всё тот же Паспарту. Далее «молодой художник» сообщил, что журнал «будет преследовать цель искания художественной красоты во всех её проявлениях» и «держаться национального характера, <…> но в чистом творчестве будет предоставлять полную свободу индивидуальности художника».
Ещё более поразило читателей газеты интервью Сергея Дягилева. Его слова звучали словно манифест: «25 лет назад возникли передвижники, они не выдержали на своих плечах борьбы, они состарились. А между тем искусство наше не пало, есть группа рассыпанных по разным городам молодых художников, которые, собранные вместе, могли бы доказать, что русское искусство свежо, оригинально и может внести много нового в историю искусства. Наши дебюты на Западе неудачны, и мы представляемся в Европе чем-то устаревшим и заснувшим на отживших традициях. Вот почему необходимо объединить эти молодые силы и дать нашим художникам заявить о себе посредством нового журнала…» После русско-финляндской выставки Дягилев переключился на издательский проект, отодвинув на некоторый срок учреждение «нового передового общества» молодых художников России. Он возлагал большие надежды на журнал «Мир Искусства», рассматривая его как консолидирующий вызов.
Больше всех негодовал по этому поводу, разумеется, Стасов. По прочтении интервью он сразу же написал скульптору Марку Антокольскому: «…этот бесстыдный и нахальный поросёнок [т. е. Дягилев] старается втянуть на подписку в свою газету всевозможных купцов, торговцев, промышленников и т. д. и пробует уверить их всех, что знаменитая школа «передвижников» никуда не годится, <…> а вот теперь начинается в России настоящее искусство <…> Вы видите из этого, сколько мне предстоит осенью и зимой войны, боёв, сражений! Конца не будет…» Заметим, что Стасов не сразу включился в борьбу с Дягилевым. Первое время этому препятствовали его дружеские отношения с А. П. Философовой, которыми он дорожил. Она несколько раз умоляла авторитетного критика:
— Да оставьте его, Владимир Васильевич, оставьте, ведь он всего только занёсшийся мальчишка!
Сетуя на «великие похвалы Дягилеву» и злясь на «подлейшую» статью Кравченко о Выставке русских и финляндских художников, Стасов писал своему брату: «…но как мне это трактовать — это очень трудно; он [Дягилев] и племянник Анны Павловны Философовой, и ко мне лезет всегда с таким почтением и превенансами (так, например, ещё вчера на этой самой выставке), что я просто затрудняюсь начать вдруг катать его в печати». Но долго терпеть «декадентское безобразие» Стасов не мог. Его терпение лопнуло. До блеска начистив свой медный тромбон, он отважно ринулся в бой.
Значительно позже, когда и Стасова уже не было в живых, и журнал «Мир Искусства» канул в Лету, А. П. Философова вспоминала: «Русское декадентство родилось у нас в Богдановском, потому что главными заправилами были мой сын Дмитрий Владимирович и мой племянник С. П. Дягилев. «Мир Искусства» зачался у нас. Для меня, женщины 60-х годов, всё это было так дико, что я с трудом сдерживала моё негодование. Они надо мной смеялись. Все поймут, какие тяжкие минуты я переживала при рождении декадентства у меня в доме! Как всякое новое движение оно было полно тогда экстравагантностей и эксцессов. Тем не менее, когда прошла острота отношений, я заинтересовалась их мировоззрением, и должна сказать откровенно, что многое меня захватило. Ложная атмосфера очистилась, многое сдано в архив, а осталась несомненною одна великая идея, которая искала и рождала красоту. Если бы Серёжа ничего другого не создал, как «Мир Искусства», и тогда за ним осталась бы навеки «историческая заслуга».
Глава одиннадцатая
В АПАРТАМЕНТАХ И КУЛУАРАХ
РЕДАКЦИИ НА ЛИТЕЙНОМ
Решив не снимать отдельное помещение для журнальной редакции, а устроить её в своей квартире, Дягилев продемонстрировал, что две стороны его жизни — сугубо личная и общественная — не имеют явных границ и тесно взаимосвязаны. Такова была особенность его характера. В течение нескольких лет в квартире на Литейном проспекте проходили редакционные собрания сотрудников и друзей журнала «Мир Искусства». Дягилев внимательно прислушивался к мнению своих единомышленников, среди которых самым близким ему по духу был Дима Философов.
«Левые, то есть чистые декаденты и западники, хотели идти напролом. Требовали, чтобы уже первый выпуск журнала был вызывающим, — вспоминал Философов. — Они настаивали, чтобы в нём были помещены работы Бёрдслея, Валлотона, которые теперь кажутся вполне «невинными», а тогда для интеллигентной толпы казались какими-то чудищами. Умеренные же, к числу их принадлежал и я, настаивали на известном компромиссе…» Дягилев придерживался также умеренных взглядов. Как и княгиня Тенишева, он считал, что «для проведения какой-либо новой, враждебной сначала массе идеи хороши «полумеры» <…> на первом этапе, «нужно держаться середины».
Валечка Нувель, который «с радостью ухватился за журнал» по той причине, что он давал повод для «отвлечённых споров», сообщал Бенуа в Париж: «Состав журнальной палаты следующий: Дима — правая, Бакст и я — левая, председатель — Серёжа, прислушивающийся к заявлениям левой, но явно опирающийся на правую. К левой принадлежали Коровин и Серов <…>, а затем Нурок, который скорее представляет одну из фракций левой, с которой мы не всегда согласны. Несмотря на то что левая в палате обладает большинством, правая часто одерживает победу, так как за ней стоят публика и, главное, издатели (Тенишева и Мамонтов). Это только способствует энергичности и ожесточённости, с которой ведутся споры. Кто победит, не знаю. Но вряд ли мы — по крайней мере в ближайшем будущем. Тем не менее оппозиция будет весьма энергичной, ибо я считаю её необходимой».
Друзья Бенуа, конечно, надеялись на его безусловное участие в журнале и старались держать его в курсе всей «редакционной кухни». «Мы заварили кашу, не сомневаясь в помощи Бенуа, заранее её учитывали», — признавался Философов. И что же из этого вышло? К всеобщему удивлению, Бенуа отстранился от участия в деле. В июне 1898 года Дягилев решил его расшевелить и отправил ему в Париж короткое и яркое по образности письмо о грязи, пыли и поте при строительстве некоего дома, а также о сомнениях и нерешительности архитектора, с немалой лестью отведя в этой притче почётную роль архитектора — для Бенуа. А в качестве достойного примера привёл Нувеля: «Уж если Валечка расшевелился, то, пойми же, главным образом потому, что он видит, чего всё это стоит и как это всё делается». В заключение Дягилев писал: «Словом, я ни доказывать, ни просить тебя ни о чём не могу, а трясти тебя, ей-богу, нет времени <…> Вот и всё, надеюсь, что искренний и дружелюбный тон моей брани на тебя подействует и ты бросишь держать себя, как чужой и посторонний, и наденешь скорее грязный фартук, как и все мы, чтобы месить эту жгучую известку».
На Бенуа это ничуть не подействовало. Из Нормандии 5 июля 1898 года он дал ответ, в котором как-то нелепо оправдывался перед друзьями: «Года три назад я бредил о журнале и получал великое множество таковых. Но с тех пор, с одной стороны, журналы существующие мне опротивели, с другой — я охладел и к самой мысли об издании журнала. По самой своей натуре — журнал есть опошление».