Между тем в этой статье, которая должна была, по словам Нувеля, «представить наш, так сказать, символ веры», содержались четыре основных постулата, выдвигаемых как необходимое требование для оценки произведения искусства.
Первое положение: «Творец есть всеобъемлющее начало бесчисленных переживаемых нами моментов — зачем же вне его искать объяснений основ всякого творчества. Не всё ли нам равно, в чём черпает творец мотив для своего проявления, в какой внешней форме выкажется его мысль?»
Второе: «Красота в искусстве есть темперамент, выраженный в образах».
Третье: «…для всякого воспринимающего художественное произведение ценность и значение последнего заключаются в наиболее ярком проявлении личности творца и в наиближайшем соответствии её с личностью воспринимателя».
И наконец, четвёртый постулат провозглашал, что «искусство и жизнь нераздельны и рефлектируют одно другим». Уместно заметить, что эти утверждения и формулировки лягут в основу всех последующих авангардных теорий искусства. Поэтому совсем не случайно журнал «Мир Искусства» будут называть барометром «завтрашних вкусов».
Тем временем Бенуа всё же расшевелился и к концу лета «набросал несколько статей» для журнала. «Первую статью я собирался посвятить импрессионистам», — писал он в своих мемуарах. В начале октября Дягилев получил эту статью, о чём уведомил автора: «…радуюсь её появлению, так как уже отчаялся в твоём участии». Вторая статья — «О повествовательной живописи» — «давным-давно написана, всем прочтена, но не переписана и потому не отослана», — сообщал Бенуа 4 декабря Дягилеву и Философову. Как ни странно, именно об этой статье Бенуа писал в мемуарах, что, к его огорчению, «в первом номере она не оказалась».
Но этого и быть не могло: первый сдвоенный номер журнала «Мир Искусства» за 1899 год вышел уже 10 ноября 1898 года. А печатать вторую статью Бенуа редакция была вовсе не намерена. «Против её помещения были не только Дима и под его влиянием Серёжа, но и все прочие, т. е. Нувель, Бакст и Нурок. Выходило, что я не сумел угадать основной дух журнала, и что моя статья могла бы прозвучать в нём как нежелательный диссонанс. Теперь (после стольких лет) я и сам нахожу, что, в сущности, они были правы…» — вспоминал Бенуа. Но тогда он не скрывал своих обид, сразу же заявив, что на его сотрудничество редакция не может больше рассчитывать.
Вскоре у Бенуа произошёл серьёзный раздор с княгиней Тенишевой, которая всё более разочаровывалась в нём. Она считала Бенуа втёршимся в доверие «Тартюфом», скрывающим свои истинные «душевные движения». Но с «Миром Искусства» размолвка оказалась кратковременной — Дягилев умел наводить мосты. Первая статья Бенуа («Об импрессионизме») появилась уже в шестом номере журнала: она открыла его цикл публикаций под общим названием «Беседы художника». Лишившись материальной поддержки Тенишевой, он вернулся в Петербург и с осени 1899 года всецело погрузился в работу над журналом.
Почти одновременно с «Миром Искусства» появился ещё один российский журнал, издаваемый Императорским обществом поощрения художеств — «Искусство и художественная промышленность». Его редактором был Николай Собко. В нём работали критик Стасов, имевший наибольшее влияние на редакционную политику этого журнала, и молодой художник Рерих (под странным псевдонимом Изгой), который в то время был «в стане врагов» и быстро стал мишенью для нападок мирискусников. «И здорово же ему, бедному, от нас доставалось!» — вспоминал Философов. Впоследствии, когда взгляды Николая Рериха претерпели изменения, он перешёл на сторону «Мира Искусства».
Явившийся оплотом передвижничества и академического направления, журнал Собко и Стасова имел лучшее материальное обеспечение по сравнению с журналом Дягилева, однако проигрывал и в оформлении, и в популярности среди читателей, особенно художественной молодёжи. «Уж не знаю, кто хуже — Собко или Дягилев, — задумывался Павел Третьяков, сравнивая первые номера двух новых столичных журналов. — …Там и ждать нечего было, а тут не ожидал!» Михаил Нестеров больше симпатизировал журналу «Мир Искусства»: «Другое дело Дягилев — тут молодость, тут самонадеянность, тут талант, всё это перепуталось страшно, и получилось всё же нечто, что может волновать, придавать интерес и энергию…» Естественно, между двумя столь разными изданиями началось соперничество.
В первом же номере «Мира Искусства» промелькнул злой юмор в заметке о двух персональных выставках известных художников-передвижников. Помимо ситуации, близкой к скандалу, это обстоятельство создало журналу, как свидетельствовал Бенуа, «репутацию какого-то художественного озорничества» и «какой-то штаб-квартиры «опаснейшего декадентства». Журнал «Мир Божий», например, в критических заметках иронично известил читателей о том, что возник «декадентско-юмористический орган «Мир Искусства», руководимый неведомым критиком г. Дягилевым». «Самые злые заметки писались за чаем, между делом, и всегда сообща, — вспоминал Философов, — причём не отставал от других и остроумнейший В. А. Серов. И когда какая-нибудь «стрела» казалась острой, «заметка» удавалась, мы радовались, как дети, не задумываясь о том, какое впечатление произведёт она на окружающих». «Злой юмор» на страницах журнала приписывался чаще всего Нуроку, но Философов позднее признавался, что «многие хлёсткие заметки, анонимные, в хронике» принадлежали ему.
«Одно только можно сказать. Мы все кипели, как в котле, сражались, суетились, словом, крайне увлекались своим делом, — утверждал Философов. — Нам воистину казалось, что мы делаем очень важное и нужное дело. А вместе с тем вершили это «дело» на фоне самой беззаботной весёлости. В самом журнале, в его ведении всегда была «игра». И если журнал «победил», то отчасти именно потому, что в нём была «изюминка», была «игра». Поддерживая игровое начало, Дягилев умел внушать подлинный пафос работы.
Тот же Бенуа справедливо заметил, что Дягилев «обладал великим шармом какой-то «романтической бескорыстности». Он был великим мастером создавать атмосферу заразительной работы, и всякая работа под его главенством обладала прелестью известной фантастики и авантюры». Подводя некоторые итоги, Бенуа писал о Дягилеве: «Этот «первый среди нас работник» служил друзьям возбуждающим примером, и мы всё более и более привыкали видеть в нём своего подлинного вождя, за которым подчас мы готовы были идти всюду, куда бы он ни указал, — хотя бы иной раз мы и не усматривали в том настоящего основания и необходимости». Зинаида Гиппиус утверждала, что Дягилев был «прирождённый диктатор, фюрер, вождь», и написала на эту тему юмористическую эпиграмму:
Оформление журнальных книжек Дягилев поручил Л. Баксту — он и был в каком-то смысле «жертвой Серёжиной деспотии». «В одной из последних комнат можно было почти всегда найти Бакста; Серёжа и Дима засадили туда покладистого Лёвушку за довольно неблагодарные графические работы и главным образом за ретушь фотографий, отправляемых в Германию для изготовления из них клише, — сообщал Бенуа. — Бакст рисовал и особенно нарядные подписи, заглавия, а то и виньетки. Лёвушка любил эту работу и исполнял её с удивительным мастерством».
По словам Нувеля, Бакст — «талантливый человек, с богатой фантазией и в высшей степени забавный и смешной, часто помимо воли». Отмечая его недостатки, Нувель писал: «Он был чрезвычайно тщеславен, обожал рекламу и известность, слишком много думал о своей карьере и для достижения цели прибегал иногда к средствам, которые не всегда нам нравились. Кроме того, он был неуравновешен, подозрителен, вспыльчив, непоследователен; ему не всегда можно было довериться <…> Эти недостатки раздражали Дягилева, который в свою очередь вызывал возмущение у Бакста своим диктаторским обращением, властным характером и тем, как он эксплуатировал талант других. В этом заключалась причина их постоянных ссор».