Василий Розанов, по словам Грабаря, был «обладателем огненно-красных волос, небольшой бороды, розово-красного лица и очков, скрывавших бледно-голубые глаза». В том же 1901 году его пастельный портрет написал Бакст, увлекавшийся трудами этого оригинального писателя и философа. Но не все современники любили Розанова: некоторые называли его Иудушкой Головлёвым, а Андрей Белый охарактеризовал его словами «хитёр нараспашку». Однако к «Миру Искусства» Розанов прикипел и в редакции бывал постоянно. «Был он застенчив, но словоохотлив и, когда разговорится, мог без конца продолжать беседу, всегда неожиданную, интересную и не банальную», — вспоминал Грабарь. «Розанов, собеседник tête-à-tête, в большом обществе чувствовал себя робко», — отмечал Пётр Перцов.
Посещая редакцию, тот же Перцов полагал, что кружок Дягилева в удивительной цельности и одарённости был «своего рода коллективным гением». Он дал ему блестящую характеристику: «Цвет тончайшей культуры — настоящая «Александрия» ума, вкуса и знаний». Розанов иначе и будто бы проще смотрел на коллектив редакции «Мира Искусства», умея в нём разглядеть каждого по отдельности и в то же время увидеть «одну семью». Избегая высокопарного стиля, позднее он вспоминал: «…и вот зайдёшь в комнату, и всех сейчас же видишь, ярко, выпукло: чёрный жук завалился в глубокое кресло и молчит, точно воды в рот набрал: это — А. Н. Бенуа. «Верно, умён человек, когда вечно молчит». Вот вечно нежный Бакст с розовой улыбкой. Расхаживающий «многозначительный» Философов. Лукавый смеющийся С. П. Дягилев. И все шумят:
— Серёжа! Серёжа!..
— Дима! Дима!..
— Лёва! Лёва!..
Тесная дружба, «одна семья» была прелестнейшим качеством молодой и шумной редакции».
Глава четырнадцатая
КАЛЕЙДОСКОП КУЛЬТУРНЫХ СОБЫТИЙ
В НАЧАЛЕ XX ВЕКА
В конце XIX столетия Сергей Дягилев один из первых задал тон в русской художественной культуре, получившей название Серебряного века, или, по определению философа Николая Бердяева, «русского культурного ренессанса». Отмечая характерные для того времени творческий подъём, новизну, борьбу и вызов, Бердяев в автобиографической книге «Самопознание» писал: «Это была эпоха пробуждения в России самостоятельной философской мысли, расцвета поэзии и обострения эстетической чувствительности, религиозного беспокойства и искания, интереса к мистике и оккультизму. Появились новые души, были открыты новые источники творческой жизни, видели новые зори, соединяли чувства заката и гибели с чувством восхода и надеждой на преображение жизни». Однако поначалу всё это происходило в замкнутом круге, оторванном от широкого социального движения. И лишь позднее слишком многие вдруг стали эстетами, символистами, мистиками, презрев этику и пренебрежительно относясь к науке.
«Было возбуждение и напряжённость, но не было настоящей радости, — отмечал Бердяев. — Как это часто бывает, элемент творческий и серьёзный соединялся с элементом подражания и моды. <…> Культурно-духовное движение того времени было своеобразным русским романтизмом, оно менее всего было классическим по своему духу. Романтический дух, между прочим, сказывался в преобладании эротики и эстетики над этикой». Если русская литература начала XX века порывала связи с этической традицией XIX столетия, то изобразительное искусство, отталкиваясь от приземлённой идеологии академизма и передвижничества, устремлялось в чисто эстетическое русло, так называемое «искусство для искусства», и к поискам красоты во всём. В свою очередь это проявилось в интересе к романтическим и символистским тенденциям в искусстве, к английским прерафаэлитам и эстетизму, творчеству французских художников группы «Наби», мифологизму Бёклина, сказочной фантастике Гофмана, музыке Вагнера, к балету как форме чистой художественности.
Совершенно особый интерес представлял стиль модерн, получивший развитие во многих европейских странах на рубеже столетий и имевший разные названия — «ар нуво» во Франции и Англии, «югендстиль» в Германии, «сецессионстиль» в Австрии, «либерти» в Италии и «модернизмо» в Испании. В Англии его чаще всего называли «современный стиль» (Modem Style), а во Франции и Италии бытовал термин «английский стиль», подчёркивающий его изначальную родственную связь с движением «Искусств и ремёсел» в Британии во второй половине XIX века.
Когда Дягилев в 1900 году писал Розанову о «нашем расшатанном времени», он подразумевал не только конец XIX и начало XX века, но и то, какими мыслями, чувствами и событиями это настоящее время наполнено. По мнению современного историка эстетики В. В. Бычкова, ощущение кризиса всего — культуры, религии, духовности, государственности, вообще человечества, — и одновременно напряжённое ожидание небывалого расцвета во всех этих сферах «и возбудило удивительный подъём в культуре всех дремавших под спудом творческих сил». Как отметил этот исследователь, «нечто похожее происходило и по всей Европе, но Россия дала миру что-то особенно яркое и значительное в феномене своего Серебряного века».
В первые годы XX столетия в России — как грибы после дождя — появляется огромное количество разных обществ, объединений, союзов и кружков. Одно лишь их перечисление намечает эскиз грандиозной картины русской художественной жизни, однако имеет смысл ограничить его Петербургом и Москвой. Характерной особенностью новых объединений было то, что они, как и «Мир Искусства», возникали при новорождённом печатном органе. Но известны примеры, когда вновь созданное общество брало на себя функции редакции либо издательства.
Первым в названный период появилось книгоиздательство символистов «Скорпион» (1900), выпускавшее книги и журнал «Весы» (1904). В 1903 году возникло ещё одно символистское издательство — «Гриф», вокруг которого образовался литературный кружок молодых писателей. Участники кружка устраивали собрания, называемые «ассамблеями», и печатались в альманахах «Грифа». Тогда же Андрей Белый учредил «негласное общество» — литературно-философский кружок «Аргонавты», программным документом которого стал его известный реферат «Символизм как миропонимание».
Осенью 1901 года в Петербурге были учреждены Религиозно-философские собрания, представляющие объединение литераторов, философов и богословов. У них также появился свой журнал — ежемесячник «Новый путь» (1903). Эти собрания, в которых активно участвовали Мережковский, Гиппиус, Розанов и Философов, по распоряжению обер-прокурора Синода в 1903 году были закрыты. Но они возродились сначала в московском Религиозно-философском обществе памяти Владимира Соловьёва (1905), а затем и в Петербурге, по инициативе Бердяева, в одноимённом Религиозно-философском обществе (1907). Если Бенуа в мемуарах сообщает, что Дягилев «никогда не заглядывал» в Религиозно-философские собрания, испытывая «органическое отвращение» к философии, то Зинаида Гиппиус, напротив, вспоминает об одном из заседаний, на котором «был почти весь дягилевский кружок, Дягилев сам — и «больной» Философов».
Постоянным посетителем этих собраний была Елена Валерьяновна Дягилева, но до тех пор, пока не разочаровалась в них. Потеряв надежду услышать здесь ответы на волновавшие её вопросы, в 1909 году она отмечала в своих записках: «Всё так мелко, так опошлено, так не то, что грусть, грусть, одна грусть. Значит, не от них надо ждать». Однако подчеркнём, что крупнейшие религиозные мыслители Серебряного века — Вл. Соловьёв, П. Флоренский, С. Булгаков и Н. Бердяев рассматривали философские проблемы и возможность преобразования мира, прежде всего, в эстетическом ключе.