Не теряя времени, Дягилев в начале 1906 года приступил к организации новой выставки современной русской живописи. Он дал ей прежнее название — «Мир Искусства». У него не было желаний реанимировать журнал или художественное объединение. Он просто поднял на щит это удачное и славное название, прочно связанное с новым искусством, соответствовавшим духу времени. Большие надежды Дягилев возлагал на молодых московских художников, поэтому часто бывал в Москве. Между тем Мережковские торопились покинуть Россию и в более спокойных условиях укрепить «братский союз» с Философовым.
«Старые нитки, связывавшие нас с далёкими и близкими, с Россией, хотим порвать — для того чтобы крепче связаться новыми», — объясняла Гиппиус Е. В. Дягилевой. 10 февраля Дмитрий первым уезжал за границу с Варшавского вокзала, в 12 часов. В тот же день из Москвы в 11 часов возвращался Сергей, и по прибытии на Николаевский вокзал Ратьков-Рожнов сообщил ему об отъезде Дмитрия. О последней встрече с Дягилевым Философов писал из Берлина Гиппиус: «За 5 минут до отхода поезда приехал Серёжа. Мы с ним крепко поцеловались. Было страшно тяжело, очень тяжело. Жалость просто залила душу. И мне было страшно. Да и вообще очень жутко. Господи, как-то всё будет…» Ещё раз пережить такое потрясение Философов не желал, поэтому в дальнейшем он избегал встреч с Дягилевым. С того времени двоюродные братья ходили по разным дорогам.
Через две недели, 24 февраля, в Петербурге открылась выставка «Мир Искусства» в Екатерининском зале Шведской лютеранской церкви, на улице Малой Конюшенной. Сначала Дягилев предполагал провести её в новом доме Зингера на Невском проспекте, однако шестой этаж, который только и был предложен, его не устраивал. Он единолично, «вполне диктаторски», на этот раз даже без Серова, занимался отбором экспонатов и выставил около 350 работ более тридцати художников. Кроме тех, кто уже участвовал когда-то в его выставках, он впервые пригласил Б. Анисфельда, М. Ларионова, Н. Милиоти, М. Сабашникову, С. Судейкина, Н. Ульянова, Н. Феофилактова, А. Явленского. В особом разделе выставки он показал 65 произведений В. Борисова-Мусатова, организовав художнику посмертный апофеоз.
Как обычно, пристальное внимание Дягилев уделил оформлению выставки. Аркадий Рылов с восторгом вспоминал об этом в своих мемуарах: «…для каждого художника был подобран особого цвета фон: для врубелевских работ щиты были задрапированы светло-лиловым муслином, для моих работ с рамами из дуба фон сделан был из тёмно-жёлтого муслина. Картины Милиоти в золотых рамах в стиле Людовика XV висели на ярко-красном бархате, а посмертная выставка Борисова-Мусатова — вся в белых узких рамах на белом муслине. Пол затянут синим сукном. Перед картинами — горшки с гиацинтами, при входе — лавровые деревья».
На выставку Бенуа прислал из Парижа несколько работ, в том числе иллюстрации к «Пиковой даме» Пушкина. Сохраняя неприязненное отношение к Дягилеву и его последней выставке, он писал Е. Лансере: «Это грустно то, что ты пишешь о наводнении московскими хулиганами. Опять пошло Серёжино жополизание «передовым течениям». Господи, что за скука. <…> я ведь знаю, у Серёжи нет меры, и вместо того, чтобы повлиять на эту талантливую, но зелёную молодежь, он ещё более натолкнёт на глупости. Во всяком случае, он не помог усовершенствоваться Головину, Коровину и Малютину. А одно время, когда его авторитет стоял в зените, он мог бы помочь. Скажи это ему всё, хотя и бесполезно». Бенуа, как часто бывало, не понимал стратегии Дягилева, да к тому же ещё полагал, что его популярность в России сходит на нет.
Спустя сто лет наш современник, искусствовед А. К. Якимович в одной эффектной, но, похоже, случайной статье, в которой он почему-то начисто лишает «имморалиста» Дягилева организаторских способностей, так восхваляемых всем миром, довольно метко называет Бенуа и Дягилева соответственно Аполлоном и Дионисом «Мира Искусства». Однако такое яркое сопоставление нуждается в некоторых уточнениях. Если Дягилева действительно можно сравнить с Дионисом, причём не только «Мира Искусства», им же и основанного, но и всей русской культуры Серебряного века, то для Бенуа и там и тут подходит роль всего лишь скромного «служителя Аполлона», в чём он и сам признавался не единожды. Традиционный охранитель Бенуа был бы не прочь занять более высокое место, но о лидирующих позициях он мог только мечтать. Как и многие мирискусники, он не блистал организаторским талантом, о котором в первую очередь думал В. Н. Петров, коллега Якимовича, утверждая с полным на то основанием, что «в группе «Мир Искусства» едва ли возможно назвать кого-либо крупнее по таланту, чем Дягилев».
Бенуа как строгий ментор воспевал «вечные ценности» искусства. Он не понимал нарождавшегося авангардизма и связанной с ним стихийности и случайности, интуитивных прозрений и творческого экстаза. Во многих смыслах он был полной противоположностью Дягилеву. Ему были чужды его мощная иррациональная энергия, жизнерадостность, ненасытная гедонистическая страсть, его ярко выраженное дионисийское начало. И поэтому Бенуа, преувеличивая свою наставническую роль, чаще всего оппонировал Дягилеву, стараясь его разоблачить, даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости, когда это явно противоречило действительности, как в приведённом выше письме о московских хулиганах и передовых течениях.
Газетная критика, откликнувшаяся на последнюю выставку «Мир Искусства», оказалась на удивление благоприятной, за редким исключением. Выступил в печати и Дягилев. В своём ответе на отрицательную рецензию скульптора Ильи Гинцбурга (дружившего со Стасовым) он подчеркнул: «…вне того художественного общения, которое проявилось под знаменем «Мира Искусства», в настоящее время в России иного искусства не существует. Всё настоящее и будущее русского пластического искусства идёт и пойдёт отсюда, будет так или иначе питаться теми заветами, которые «Мир Искусства» воспринял от внимательного изучения великих мастеров со времён Петра». Упоминаемые в статье скульптора «слёзы за рабочих» Дягилев назвал проявлением мещанства и заявил, что «если русскому искусству суждено сыграть роль в великой освободительной борьбе, то, конечно, она будет заключаться не в протокольном изображении текущих событий, а в свободном развитии индивидуального творчества».
Ещё один важный момент в дягилевской статье отталкивался от «безграмотного упрёка» Гинцбурга в том, что своё творчество мирискусники «десять лет тому назад вывезли из Парижа». Заметив, что его оппонент просто слеп «по отношению к культуре и истории», Дягилев решительно возразил: «Не мы вывезли наше молодое русское творчество из Парижа, а нас ждут в Париже, чтобы от нас почерпнуть сил и свежести». Тем самым он ясно дал понять, что его ближайшие планы связаны с организацией русской выставки в столице Франции.
Последнюю новость от Дягилева прокомментировал в свойственной ему манере Стасов: «Конечно, разве только ребёнок поверит такому бесстыдному хвастовству, такому безумному надувательству». На этот раз он назвал Дягилева «декадентским пастухом», а выставленных им художников «рабским и безвольным стадом». Не вдаваясь в подробности его разгромной статьи, отметим лишь одно — как он отреагировал на впервые показанный публике бакстовский портрет «упитанного и самодовольного» куратора выставки: «забавна претензия представить г. С. Дягилева a lа Пушкин «с няней». Фигура примостившейся в углу старушки-няни, типичной для дворянского быта, вносила в портрет «художественного диктатора» совершенно особую ноту и являлась существенным дополнением его характеристики.
О портретных сеансах Бакст сообщал своей жене: «Трудно работать с Серёжей. Нужно сто раз призывать своё хладнокровие, терпение, выносить вздорные замечания… Но вот я с ним заговорил о его несчастной привязанности. Как оживилось его лицо, какой пробежал огонь в глазах! Даже это не входит в задачу моего портрета — поза уверенная, дерзкая, обдумывающая и решительная». Художник не поддался на уговоры портретируемого «сделать его красивее и тоньше». Всем живописно-пространственным построением портрета он акцентировал импозантность как важнейшую особенность замысла, что позволило ему создать монументальный образ крупнейшего деятеля русской культуры. Портрет Дягилева с няней по праву считают одной из лучших работ Бакста. Он сразу же был воспроизведён в журнале «Золотое Руно», и большинство современников признали портрет вполне удачным.