Для Елены Валерьяновны наиболее дорогим и памятным уголком в бикбардинском саду была уединённая скамейка под берёзами, напротив восточной стены церкви. Эту стену украшала большая фреска на евангельский сюжет «Моление о чаше». Рождество-Богородицкая церковь, «вошедшая в сад, как в жизнь людей», за последнюю четверть века уже дважды перестраивалась по желанию Павла Дмитриевича. При его жизни она всегда оставалась уютной и ухоженной. Иначе говоря, храм сиял. Не зря Н. С. Лесков писал, что в нём «всегда всё было в исправности: чистота, порядок, книжный обиход, утварь и ризница — словом, всё благолепие».
В этой церкви в Духов день и состоялось венчание Николая Дягилева и Надежды Фохт. Описав весь праздничный ритуал, Елена Валерьяновна не без белой зависти отметила, что ни одна девушка «в мечтаниях своих о свадьбе не могла бы пожелать себе более поэтичного венчанья, чем то, которое выпало на долю Надежды Эдуардовны в этой прелестной церкви».
Одним из ярких эпизодов свадьбы являлась барская раздача денег бикбардинскому простому люду. Такой «обычай старины» существовал в Бикбарде со времён крепостного права. По большим праздникам сельчане после церковной службы сразу же направлялись к ротонде и обступали её в ожидании. И вот на ротонду, как на трибуну, вышел Павел Дмитриевич с молодожёнами. «Ему подают мешок с серебром, которое он бросает пригоршнями в толпу. Молодые вслед за ним исполняют тоже… Крик и давка, с которыми кидаются за летящими монетами, схватки бросающихся оземь ловить их напоминают своим неистовством даже дикую старину», — комментировала Елена Валерьяновна, не заметив, вероятно, того, что кое-кто из гостей явно наслаждался этим зрелищем.
Гостей у Павла Дмитриевича в Бикбарде собралось немало. Только дягилевской родни около сорока человек, в том числе младшая дочь Юлия с двухлетней дочуркой и мужем — молодым полковником Генерального штаба П. Д. Паренсовым. Муж старшей дочери Анны — главный военный прокурор русской армии В. Д. Философов заехал в Бикбарду на свадьбу по дороге в Сибирь, куда направлялся по делам службы. Кроме него, никто из большого дягилевского семейства никуда не спешил, и после свадьбы праздная и привольная бикбардинская жизнь продолжалась ещё полтора месяца.
По словам Елены Валерьяновны, «веселье кипело у нас с утра до вечера». Тогда же она заметила, что если Дягилевы соберутся вместе, то «помимо их воли в них самих и кругом них жизнь бьёт ключом». Они совершали пешие прогулки, устраивали пикники на лесных полянах, пили чай в роскошных Солодовских лугах, завтракали на Зотинской мельнице, пировали в День Петра и Павла на горе Парнас, купались в прудах, в извилистой, чистой и быстрой речке Танап на Николаевском Заводе. Когда катались на лошадях, Анна Ивановна всегда первая выходила садиться в экипаж, запряжённый тройкой, и «ехала впереди, указывая путь другим экипажам. Таким образом мы исколесили все окрестности: леса, высоты, с которых открывались виды прямо необъятные, громадные сёла, наполовину христианские, наполовину языческие, татарские деревни с мечетями», — рассказывала Е. В. Дягилева.
Тем летом в Бикбарде появился домашний театр, перестроенный из большого пустующего сарая, примыкавшего к двухэтажному господскому дому из красного кирпича. Строительством занимался плотник Борис — «в валенках и в приплюснутой блином фуражке на курчавой голове». Елена Валерьяновна восторженно сообщила, что он соорудил «такую сцену, какой мы в Петербурге и во сне не видали. Всё крепко, прочно, как будто на сто лет поставлено, высоко, широко». Даже суфлёрская будка была, как и полагалось на сцене театра.
Павел Дмитриевич благодушно смотрел на эту затею и, наверное, вспоминал о своих давних театральных увлечениях — и пермских, и петербургских. С этого года он решил оказывать поддержку строящемуся в Перми Городскому театру, тем более что с одним из авторов проекта, Рудольфом Карвовским, он был уже давно знаком. По чертежам этого архитектора 15 лет назад он перестраивал свой пермский дом на Сибирской улице, увеличив его почти в два раза. На строительство каменного здания Пермского театра П. Д. Дягилев пожертвовал значительную по тем временам сумму — 4300 рублей серебром, которая вносилась по частям до окончания строительных работ.
После нескольких репетиций на сцене нового бикбардинского театра состоялся театральный дебют четырёхлетнего Серёжи, привлечённого к участию в домашнем спектакле. Представление начиналось живыми картинами из сказок Шарля Перро. После открытия занавеса зрительный зал, битком заполненный, увидел бабушку (Анну Ивановну), которая, как вспоминает Е. В. Дягилева, «согласилась надеть чепец с большой рюшкой и сесть на сцену, где устроен был сад из живых растений и цветов и где все наличные внуки разместились кругом её кресла». Кроме детской вступительной массовки в других картинах у Серёжи были ещё две сольные роли — Красной Шапочки и Мальчика-с-пальчика. С первой ролью он справился хорошо, но во второй — он убежал со сцены, «когда под деревом очутился вместо дяди Коки [Николая] настоящий людоед в красном кафтане и с чёрной бородой».
Зрительские аплодисменты и смех звучали одновременно. Увидев бегство внука-дебютанта, Павел Дмитриевич «смеялся по-детски, с самозабвением». Так же он реагировал и во время разыгранной взрослыми его детьми пьесы графа В. А. Соллогуба «Беда от нежного сердца», одной из самых популярных сочинений второй половины XIX века. В главной роли этого лёгкого, искромётного музыкального водевиля с интригующим сюжетом блистал Серёжин отец.
Живые картины по требованию публики повторили на следующем спектакле, и Серёжа больше не сбегал с подмостков театра. Но главным номером была сцена у монастырских ворот из четвёртого действия оперы Глинки «Жизнь за царя». Плотник Борис выстроил декорации на славу, среди Дягилевых нашёлся и художник. Инициатором постановки и режиссёром выступил Иван Павлович, знавший оперную партитуру наизусть. Своим помощником он назначил брата Павла. «Образовался большой хор из семьи, церковных певчих и даже с участием отца диакона (великолепного баса), спрятанного от публики за ёлками», — писала Елена Валерьяновна. Она же тогда исполняла партию Вани — в театральном костюме и с актёрской игрой — «с не меньшим волнением, чем в ниццском концерте».
Поездка в Пермскую губернию превзошла все её ожидания. Она ничуть не жалела, что не осталась вместе с детьми во Франции. За два с половиной месяца она получила здесь столько новых приятных, ни с чем не сравнимых впечатлений! Её окончательно пленила атмосфера дягилевского семейства. Да и дети, особенно в Бикбарде, чувствовали себя прекрасно. Но большой отпуск Павла Павловича подходил к концу, и его семья в середине июля, не заезжая в Пермь, отбыла из Осы в Петербург.
Глава четвёртая
ПЕТЕРБУРГСКАЯ БАБУШКА
И «ЧЕТВЕРГИ» У ДЯГИЛЕВЫХ НА ШПАЛЕРНОЙ
«Я здесь совсем захлопоталась, — писала детям Анна Ивановна, оставшаяся на всю осень в Перми. — Водворяю по мере возможности чистоту <…>, вывожу тараканов. Но, кажется, по отъезде моём всё опять придёт в первобытное состояние. Таков закон Перми! <…> Полагаю, что теперь вы уже все собрались, и признаться, очень уж захотелось к вам». По неоспоримому материнскому праву Анна Ивановна возглавляла петербургский круг дягилевской семьи.
В то время ей было под шестьдесят. «Она была видная, довольно полная, держалась прямо, ходила с высоко поднятой головой, носила очки, и в тёмных гладких волосах пробивалась седина, — вспоминала Е. В. Дягилева. — Весь наружный облик был благообразный, важный и строгий, но напряжённое и, как многие находили, гордое выражение лица смягчалось грустными карими глазами <…>, а иногда даже неудержимым молодым смехом, которым мамаша могла вдруг залиться до слёз — в полном смысле слова. <…> С первого взгляда никто не мог бы предположить, что в ней сохранилось столько юмора и весёлости, сколько она иногда обнаруживала. Одевалась Анна Ивановна хорошо, но как-то случайно. На ней было всегда всё модное, дорогое, иногда очень красивое <…> Она всю жизнь любила туалет и до сих пор много на него тратила, хотя выезжать, собственно, не выезжала, — бывала только у своих и редко в театре; да и приёмов уже не делала, кроме воскресных обедов, на которые собиралась почти исключительно одна семья».