«Русские снова в театре Ковент-Гарден. Это означает, что вниманию лондонцев в 1912 году будет предложена серия балетных спектаклей, отличающихся совершенной и роскошной красотой, как во времена правления Нерона и Сарданапала», — сообщалось в газете «Дейли мейл». Наибольшую популярность снискали балеты «Тамара» и особенно «Нарцисс». «Карсавина превзошла себя в роли Эхо в «Нарциссе». <…> Она танцует, словно в трансе, и опускается к ногам Нижинского в конце каждой музыкальной фразы. Он прыгает, как фавн, а одежды на нём так мало, что ослепших от нахлынувших эмоций герцогинь со съехавшими набок бриллиантовыми тиарами пришлось вывести из зала, — рассказывал своему приятелю художник Чарлз Рикеттс. — На втором представлении на нём были надеты более длинные бриджи, вероятно, по требованию не цензора, а русского посольства».
Понятно, что «Послеполуденный отдых фавна» на этот раз никак не мог вписаться в лондонский репертуар. Дягилев, уверенный в том, что вкусы публики всегда находятся в его руках, по словам Григорьева, всё же опасался «подорвать свою репутацию». А вот познакомить англичан с музыкой Стравинского время пришло, правда только с «Жар-птицей». Балет был принят с восхищением, но не без критики.
«Живём по-старому, стараемся делать новое», — написал Дягилев Нувелю на почтовой карточке лондонского отеля «Савой» 8 июля. Его задушевный друг не собирался бросать своей чиновничьей службы в Петербурге, теперь редко встречался с ним и вёл в основном оседлый образ жизни в отличие от Дягилева, который был постоянно в разъездах. Уже в начале августа вместе со своей труппой он пересёк пролив Па-де-Кале и оказался в Довиле, модном курорте на северо-западном побережье Франции, в Нормандии. Здесь, в недавно открывшемся небольшом театре при казино, его труппа за пять жарких вечеров показала около десяти балетов, в том числе и «Петрушку». Балеты чередовались с операми «Севильский цирюльник» Россини и «Дон Кихот» Массне с участием Шаляпина и Дмитрия Смирнова. Здесь же находился Габриель Астрюк. Он пребывал в приподнятом настроении по случаю того, что в Париже завершалось строительство основанного им Театра Елисейских Полей, который планировалось открыть через полгода. В Довиле он заключил с Дягилевым договор о Русском оперно-балетном сезоне в новом парижском театре весной 1913 года.
После двухмесячного перерыва, в конце октября, артисты «Русских балетов» отправились в турне по городам Германии. Они выступили в Кёльне, Франкфурте, Мюнхене и Дрездене, а с конца ноября в Берлине, на сцене театра Кролль-опера, где гастроли продолжались целый месяц, до 20 декабря. Дягилев телеграфировал в Париж Астрюку 12 декабря: «Требовали повторения «Фавна» на бис. Десять вызовов. Никаких протестов. Присутствовал весь Берлин. Штраус, Гофмансталь, Рейнхардт, Никиш, вся группа Сецессиона, король Португалии, послы и Двор. Венки и цветы Нижинскому. Восторженные отзывы прессы. Большая статья Гофмансталя в «Tageblatt». Император, императрица и принцы посетили балет в воскресенье. Имел долгую беседу с императором, который остался доволен и благодарил труппу. Огромный успех».
Немецкие газеты сообщали, что Вильгельм II, в частности, сказал Дягилеву: «Моя дочь передала мне, что ваш балет — самое красочное зрелище, виданное ею когда-либо. Я теперь всецело подтверждаю мнение моей дочери. Действительно, ваш балет заслуживает самого лестного отзыва. В «Клеопатре» пред моими глазами оживали древние века». В тот же визит, по воспоминаниям Б. Нижинской, император «долго разговаривал с Вацлавом о «Фавне», поскольку особо интересовался античными барельефами, немалое число которых входило в его коллекцию. На следующий день он прислал Вацлаву фотографию одного из этих барельефов, по стилю напоминавшего его постановку». Как говорится, мелочь, а приятно!
Накануне нового, 1913 года, в Рождество, труппа прибыла в Будапешт. Эта малая столица Австро-Венгрии охотно принимала гастролёров, а подогретая ажиотажем публика с нетерпением ожидала прославленный русский балет вновь, уже второй раз в этом году. Среди предвкушавших чарующее зрелище была одна девица, дочь известной венгерской актрисы, Ромола Пульска, которая сыграет роковую роль в дальнейшей деятельности «Русских балетов» и навсегда разлучит Дягилева с Нижинским. Пока же об этом никто не знал, но вполне мог догадаться маэстро Чекетги, позволивший этой двадцатилетней избалованной аристократке посещать в Будапеште, а затем и в Вене свои ежедневные классы для танцовщиков. Заметив её интерес к «богу танца», он предупредил Ромолу: «Берегитесь, Нижинский как осеннее солнце — светит, но не греет». Когда импресарио согласился принять её в свою труппу в качестве стажёра и частной ученицы Чекетти, она ликовала и «едва могла поверить, что сумела одурачить такого непостижимо умного человека, как Дягилев».
А между тем все мысли директора «Русских балетов», даже во время отдыха, крутились вокруг нового репертуара. Этой осенью Стравинский наконец-то дописал балет «Весна священная». Летом Дягилев заказал новые балетные партитуры Дебюсси и Р. Штраусу. Чуть позже у него появилась идея заказать балет австрийскому экспрессионисту Арнольду Шёнбергу. Кроме того, он думал о постановках на музыку Чайковского «Франческа да Римини» и скрябинского «Прометея». Морис Метерлинк, с которым Дягилев встречался в октябре, не дал согласия на сотрудничество, перечеркнув тем самым замысел балета на «Фантастическое скерцо» Стравинского, написанное под впечатлением книги «Жизнь пчёл». Тем временем Гофмансталь и Кесслер приняли от Дягилева заказ на балетный сценарий «Легенды об Иосифе». В итоге наш герой, «балансируя в воздухе», как заметит Бенуа, смело шагнул «в направлении полного обновления хореографического искусства». Перед ним открывались всё более широкие горизонты.
Глава двадцать первая
«В УПОЕНИИ ОТ ЖИВОЙ ЖИЗНИ»:
ДВА ПРЕДВОЕННЫХ СЕЗОНА
После недельных гастролей в Вене, в начале января 1913 года Дягилев ненадолго приехал в Россию. Его приезд был связан с подготовкой двух наиболее важных Сезонов — в Париже и Лондоне. Российская пресса проявила повышенный интерес к Дягилеву и отнеслась к нему как к европейской знаменитости. В течение трёх недель в газетах и журналах Петербурга и Москвы появилось более тридцати публикаций, посвящённых Дягилеву, гастрольным успехам его балетной труппы и планам на будущее. Репортёры с жадностью ловили каждое его слово.
В одном из интервью он рассказал о недавнем инциденте с венским оркестром, попытавшимся саботировать репетицию «Петрушки». Конфликт случился в тот момент, когда Стравинский стал настаивать на увеличении состава оркестра и усилении некоторых групп инструментов, согласно своей партитуре. Дягилеву с трудом удалось достигнуть компромисса с оркестрантами, которые откровенно называли сочинение Стравинского «мерзостью» и говорили, что они не в состоянии понять эту музыку. По воспоминаниям Б. Нижинской, Дягилев тогда громко провозгласил Стравинского, нервно шагавшего по партеру и похожего «на воробья на морозе», «величайшим композитором современности» и напомнил музыкантам «случай, когда в Вене Бетховена обвинили в том, что он нарушает законы гармонии». От первого посещения Вены у Стравинского остался «какой-то горький осадок». «Тем не менее представление «Петрушки» прошло без протестов, — вспоминал он, — и даже, пожалуй, не без успеха, несмотря на старомодные вкусы и привычки венцев».
Дягилев признался русским журналистам, что с оркестром у него возникает «немало хлопот». Поэтому в конце прошлого года для берлинских гастролей он приглашал оркестр Томаса Бичема из Лондона. «Достаточно сказать, что все инструменты у него музейные, весь струнный состав играет на таких инструментах», — говорил Дягилев. Стравинский тоже восхищался по этому поводу в письмах своим друзьям: «Я никогда и нигде не слышал таких чудес звучности, какие раскрыл в моих партитурах этот изумительный оркестр». Вместе с «Русскими балетами» Дягилев мечтал привезти этот коллектив музыкантов под управлением Бичема в «январе или в феврале» следующего года в Петербург. Проблема в театре, «где бы могла играть моя труппа», констатировал Дягилев, заметив, к примеру, что в новом зале консерватории он не смог бы повесить и «половины своих декораций».