Со свежим человеком, только что приехавшим из России, можно просидеть до утра, расспрашивая про жизнь, про настроения, о том, что думают, что говорят.
Бакунин засыпает вопросами любезного соотечественника, а Постников незаметно переводит разговор на Нечаева:
— Да, любопытно было бы его увидеть…
Бакунин промолчал.
Постников крепко выругался про себя, но не подал виду и перевел разговор на другую тему. Потом стал прощаться:
— Завтра непременно загляну.
Скоро Постников превратился в поклонника и постоянного посетителя Бакунина. Имя Нечаева стало все чаще упоминаться в беседах. Хитрость талантливого сыщика не раз пыталась обойти бдительность старого конспиратора.
— Проклятая лиса, не проговаривается! Однако застану же я когда-нибудь Нечаева у него на квартире.
Но в ежедневных отчетах третьему отделению Роману приходилось признаваться в неизменной неудаче.
Граф Шувалов снова мечет громы и молнии. Полиция всей Европы совершенно бессильна перед легендарным Нечаевым.
Мечты о блестящей карьере все реже посещали статского советника Романа. Он готов был сложить оружие. Но перед этим в последний раз пошел напролом. Он открыто заговорил с Бакуниным о Нечаеве и, наконец, услыхал:
— Он все-таки сорви-голова, таких нам теперь и нужно. Когда приедешь в Лион, я тебя с ним познакомлю, и ты убедишься, что я прав.
Лион осенью семидесятого года стал резиденцией Бакунина. Здесь готовилась революция, готовилось такое восстание, какого Бакунин ожидал всю жизнь, которое должно было уничтожить всякое насилие, всякую власть, создать свободную коммуну. Бакунин стал душой революционной организации в Лионе. Он вызвал на улицу рабочие толпы и повел их к городской думе свергать власть.
В день восстания прибыл в Лион книгоиздатель Постников. Уже на вокзале он уловил какое-то необычное настроение. Все спешили к центру города. Магазины торопливо закрывались. Постников сразу попал в густую толпу. Людской поток быстро повлек его за собой. Вдруг он увидел впереди солдат.
«Чорт возьми! Агент русского правительства в рядах бунтовщиков!..» — засмеялся Постников над своим положением.
Он решил выбраться из толпы, но потом передумал: «Ведь не так уж часто выпадает случай посмотреть настоящую революцию».
И вместе с возбужденной толпой с красным знаменем впереди, под крики «свобода!» Постников бросился к городской думе.
Поздно вечером Постников разыскал Бакунина.
— А Нечаев приедет? — было его первым приветом.
Бакунин протянул письмо. Постников понял, что оно от Нечаева и с нетерпением развернул.
«…Я был в Лионе. Убедился на месте в полной несвоевременности и неуспехе восстания. Твое участие в нем лишний раз убеждает меня в твоей непрактичности. Что касается меня, то я отказываюсь от всякого участия в этом предприятии. Уйдя раз от русской полиции, не желаю попасть снова в руки французской, что легко случилось бы, если б я послушал тебя. Адреса я не оставляю…»
Постников бешено выругался. Бакунин решил, что из сочувствия к нему. Дружба между ним и Нечаевым давно уже дала трещину. Бакунин к этому времени убедился, что он обманут. Никакой реальной организации у Нечаева нет. Среди многих других причин, может быть, эта сыграла не последнюю роль. Великий бунтарь, сам применявший и оправдывавший подобные приемы, может быть, не смог простить того, что они были применены к нему. Во всяком случае, он вознегодовал, а после этого письма окончательно порвал с Нечаевым.
«Сорви-голова» снова исчез. Теперь для Постникова не оставалось никакой надежды.
Прошло больше года. Постников уже давно поставил крест над своей карьерой. Отпросившись в долгосрочный отпуск, он поправлял расшатанное здоровье. В Европу на розыски Нечаева отправился сам адʼютант шефа жандармов майор Николич-Сербоградский.
Нечаев вернулся в Швейцарию. Его тянуло в Цюрих, к друзьям. Из всех русских эмигрантов он с наибольшей симпатией вспоминал молодого энергичного Сажина. Но встреча их прошла холодно. Сажин состоял в кружке Бакунина, и учитель требовал разрыва с Нечаевым. Нечаев был огорчен.
Нечаев нашел приют и поддержку у старого эмигранта, участника польского восстания, Адольфа Стемпковского. И скоро основное ядро организации снова было сколочено. В центральную группу вошли три человека: Нечаев, Стемпковский, Турский.