За систематическое писание прозы Прокофьев всерьёз принялся ещё, как мы помним, на Северном Кавказе, потом продолжил в Петрограде. Уже в феврале он работал над рассказом «Бетховен», в апреле закончил рассказ «Зеркало души» (не сохранившийся), затем были задуманы рассказы «Рамзес-янки» (впоследствии — та самая «Ультрафиолетовая вольность»; другое название: «Мак Кук», однако в окончательном тексте имя главного героя — Мак-Интош), «немного писавшийся» и в транссибирском экспрессе, «Белый друг» («медленно двигавшийся»), «Блуждающая башня».
18 июля Прокофьев, так любивший строить планы, записывает: «Это уже шесть рассказов, четыре намечено. Будет десять — довольно пока». Очевидно, в расчёт была взята и «Мерзкая собака», но почему-то забыта написанная осенью 1917 года в Ессентуках «Сказка про гриб-поганку».
23 мая в восемь вечера транссибирский экспресс прибыл наконец во Владивосток. Сравнительно небольшой город был переполнен. Многие стремились покинуть Россию; единственный путь лежал через союзную ещё Японию. Корабли японцев («не будущих ли оккупаторов Владивостока?» — записал Прокофьев в дневнике) стояли в гавани; консульство выдавало визы в течение пяти дней; Прокофьев опасался катастрофической перемены политического курса и торопил консула. Тот объяснял, что требуется проверка: большевицкое правительство как-никак вело переговоры с немцами, и всякий подрывной элемент мог проникнуть в Японию через владивостокские «ворота». За время вынужденного сидения во Владивостоке Прокофьев поприсутствовал в качестве «столичного начальства» на вечере местных футуристов (всё-таки «председатель земного шара»!), подивился невинности их дерзаний.
29 мая наш герой наконец взошёл на борт отходящего в сторону Японии парохода и записал в дневнике: «Итак, прощайте, большевики! Прощайте, «товарищи»! Отныне не стыдно ходить в галстуке и никто не наступит на ногу». В Россию он вернётся только через девять лет и не «навсегда», «домой», а лишь на триумфальные гастроли.
Накануне отплытия, 28 мая, Прокофьев отправил открытку из Владивостока в Петроград: «Миленький Асашенька, досюда я ехал 16 дней, удобно и не утомительно. Здесь задержался на 5 дней в ожидании японской визы, но теперь она в кармане, и завтра в полдень на японском пароходе «Хосан-Мару» уплываю в Цуригу, что в 42 часах пути, а оттуда в Токио, где предполагаю концертнуть. Во Владивостоке порядок и учтивость, масса сластей и сдобного теста. В порту «дружественные» крейсера, но держат себя скромно. Я настроен отлично и стремлюсь вдаль». Открытка, проблуждав по переходящей из рук в руки Сибири, добралась до адресата только через год. Было чудом, что она вообще добралась.
Япония, куда Прокофьев прибыл 1 июня, стала одним из самых сильных впечатлений в начавшейся скитальческой жизни. Музыкальный же материал, сложившийся в голове Прокофьева в Японии, оказался такого отличного качества, что наш герой потом использовал его в лучших сочинениях конца 1910-х — первой половины 1920-х годов: в опере «Огненный ангел», в Третьем фортепианном концерте, во Второй симфонии.
Сравнительно недолгое плавание по морю привело в мир настолько отличный по ландшафту, по цветам, по ритмам от России Сибирской, не говоря уже о Европе, что впору было только бесконечно изумляться. И вместе с тем по многим признакам это был мир, повторяющий «западные страны», только делающий это намного ловчее, чем выходило бы у природного «человека запада». Удобные пригородные электропоезда (бывшие для нашего героя новинкой неслыханной), комфортабельное устройство гостиничного номера (в отличие от Лондона), налаженное пароходное сообщение с другими частями Азии и с Южной Америкой… Всё технологическое позаимствовано, но усовершенствовано так, что западным странам впору бы позавидовать пошедшей к ним на выучку Японии. И вместе с тем люди не в пример больше почитали традиции и держались не в пример вежливее; обустроенность же ограниченного островами пространства была не в пример разумнее, с тонкостью и изяществом поразительными. Не раз отмечал Прокофьев в дневнике и то, как «любовно и тщательно» возделана в Японии плодородная земля, ибо, как это хорошо известно, именно плодородной земли на островах — недостаток. Вероятно, любопытство к японской жизни только усиливалось оттого, что наш герой больше не чувствовал себя чуть не единственным трезвомыслящим среди нелепых и странных современников (а такое чувство пробуждалось в нём время от времени и в России, и в поездках по Европе). Теперь его самого японцы воспринимали как экзотическую штучку, временами странно и нелепо себя ведущую, и, зная прокофьевский склад ума, легко догадаться, что такое переворачивание перспективы доставляло ему неописуемое удовольствие чисто мальчишеского свойства. Словно он оказался снова в Солнцевке, расширившейся до масштаба Японских островов, и можно было, как в детстве, безудержно экспериментировать над собой и над окружающими. Словом, Японию он полюбил сразу.
И в первый же день, как только доехал электропоездом из Токио до Иокогамы, увидел там объявление о концертах — кого же? — соучеников своих по Петроградской консерватории пианиста Альфреда Меровича (класс Есиповой) и скрипача Михаила Пиастро, представляемых местной публике «антрепризой Строка». На следующее утро он уже пил чай с Меровичем, Пиастро и Строком. Как оказалось, пианист и скрипач делали огромные сборы, путешествуя — как раз в качестве экзотических для местной публики исполнителей европейского классического репертуара и на усладу местным европейцам — по всей Азии: то по Китаю с длительными остановками в сильно европеизированном Шанхае, то на Яву, то на Японские острова… Строк тут же предложил Прокофьеву организовать и его собственные концерты в Токио и в Иокогаме. Даже тени ревности не промелькнуло со стороны Пиастро и Меровича; Азия — огромна, места тут хватило бы всем. Прокофьеву не терпелось найти подтверждение, что и он сам, и Мерович, и Пиастро для японцев — марсиане. Он отправился на концерт: впечатление и вправду было таким, что разнопланетные существа сначала приглядываются друг к другу, а потом расходятся по своим собственным мирам.
«На концерты Меровича и Пиастро японцы ходят в дешёвые места (50 иен [от 12 до 25 рублей по тогдашнему сильно колеблющемуся курсу, то есть совсем недёшево. — И. В.]), — записывал Прокофьев в дневнике. — …С одной стороны — очень внимательны, но с другой — ясно, что, даже при их внимании, они ни в чём не разбираются, и играй им сонату Бетховена или вообще импровизируй — этого они не разберут. Внешние занятности обращают их внимание, например, pizzicato, гамма perle у рояля и т. д. Сыграть раза два перед такой аудиторией интересно, но больше — стимула нет».
Когда подошло время токийских (6 и 7 июля) и единственного иокогамского концерта (9 июля) самого Прокофьева, при помощи которых он, между прочим, рассчитывал разжиться деньгами на дальнейшее путешествие, то композитор убедился в верности первоначального впечатления. На концерте в Императорском театре Токио 6 июля Прокофьев сыграл Первую и Третью сонаты, несколько мелких вещей, в том числе и «Наваждение», а также Третью балладу и три этюда Шопена; на втором 7 июля там же — Вторую сонату, «Мимолётности», другие фортепианные пьесы — как собственного сочинения, так и принадлежащие перу Шопена и Шумана. Концерты не повторяли друг друга. В Иокогаме, в бальном зале Гранд-отеля прозвучали все три фортепианные сонаты, восемь мелких пьес, разбавленных, чтобы удар оказался не так крепок, четырьмя фортепианными сочинениями Шопена. Особо успешными назвать ни один из японских концертов было нельзя: публики приходило маловато, хотя билеты и продавались задёшево — в Токио за две-три иены, в Иокогаме — за пять иен; что такое Прокофьев — японцам объяснить не успели. В дневнике о концерте 6 июля написано: «Аплодисментов немного и исключительно за технические вещи. Диссонансы их нимало не смущали, ибо для японцев, привыкших к совершенно иным звукам, едва ли есть разница между нашим консонансом и нашим диссонансом». На втором концерте 7 июля, где уже было много бесплатных билетов, по просьбе местных музыкантов Прокофьев снова сыграл скерцозно-атакующее «Наваждение». Снова аплодисменты за технику исполнения. На концерте 9 июля не набралось и полусотни слушателей, и выступления решено было прекратить. С мечтами о концертных заработках пришлось пока распроститься.