Оно, однако, вероятно, не за горами. Работы Вавилова приблизили физиков к решению и этой фантастически сложной задачи. Выявив наглядно трудности решения, замечательный советский оптик показал одновременно и то, что оно не за пределами возможного.
Глава 2. Источник вдохновения
У Цвейга есть прекрасные слова: «Чудотворны бывают в истории мгновения, когда гений отдельного человека вступает в союз с гением эпохи, — когда отдельная личность проникается творческим томлением своего времени».
Слова эти очень подходят к Сергею Ивановичу Вавилову. Его настоящая глубокая научная работа началась как раз в первые годы существования Советского государства. Он жил одним порывом со своим временем, со своим народом.
Любовь к природе определила в свое время для Вавилова выбор специальности: воспитанник коммерческого училища стал физиком. Встреча с Лазаревым и другими лебедевцами после демобилизации привела его к разделу физики: оптика. Почему главной областью своей личной научной деятельности в оптике Вавилов избрал люминесценцию? Не потому ли отчасти, что считал эту область одной из самых важных для восстановления народного хозяйства?
Символично появление первого труда С. И. Вавилова по люминесценции «Зависимость интенсивности флюоресценции красителей от длины волны возбуждающего света» в 1922 году.
Это был во многих отношениях примечательный год для молодой Советской республики. Страна залечивала раны и готовилась к великим преобразованиям. Еще гремели орудия гражданской войны, а народ в залатанных шинелях и в тяжелых армейских сапогах уже принимался за дела мирной жизни.
Восстанавливались заводы. Их механические цехи переключались с производства зажигалок на изготовление вагонных скатов и шахтных клетей. Поднимались из руин металлические предприятия юга России. На реке Волхове кипела работа по сооружению первой в стране большой районной электростанции. Пламенный энтузиаст радиотехники Михаил Бонч-Бруевич по заданию Ленина строил в Москве «типографию» для «газеты без бумаги и расстояния» — радиовещательную станцию имени Коминтерна. Это было первое советское техническое сооружение, о котором сказали: «крупнейшее в мире».
Всеобщее кипение созидательных страстей не могло не передаться и сотрудникам Института физики и биофизики. Ветер эпохи проникал сквозь стены лабораторий. Представители физических наук все больше отходили от идеала старых ученых: «наука для науки», и задумывались над тем, как помочь своими знаниями народному хозяйству. Даже самые далекие от жизни, самые, казалось бы, абстрактные разделы физики становились ареной поисков их прикладных возможностей.
Вавилов хорошо слышал голос эпохи. Слышал и другие голоса, будившие творческое томление, и отдавал себя всего избранной работе, отдавал самозабвенно, до печали…
Есть печаль особая, печаль творческих натур. Не впечатления от пережитого лежат у ее истоков. Потому ее не устраняют радостные события личной жизни: научные успехи, счастливый брак, приобретение желанного. Скорее наоборот: она ведь не от утрат, а от обладания. Она от ненасытной жадности духовной, от вечной неудовлетворенности ответами на вопросы, задаваемые природе.
Вавилов остро чувствовал глубину и необъятность мира. Давно рассеялся тот детский пантеизм, через который проходят все впечатлительные натуры. Но восхищенное удивление природой осталось. Осталось и чисто русское томление по истине. А с ним сохранилась и усилилась всегда сопутствующая большому чувству неизбывная печаль.
Вавилова нельзя понять, не зная этого. Наоборот, многое раскрывается в этом сдержанном человеке, когда мы обращаемся к источникам его эрудиции и обнаруживаем, что они не только в разуме, но и в недрах сердца, во всем мироощущении ученого.
Говорят, человек и обстановка, в которой он живет, похожи друг на друга. Если это правильно, то по предметам обстановки можно смутно угадать какие-то черты того, кто находился в их окружении.
Домашняя обстановка Вавилова мало изменялась с годами.
Отличаясь консерватизмом в привычках, он невероятно привыкал к вещам и всеми силами противился их переменам, хотя бы самым незначительным (лет двадцать пять он, например, носил одни и те же запонки, нимало не смущаясь тем, что они были разными).
Рабочий кабинет Сергея Ивановича, оборудованный еще в начале двадцатых годов, и поныне сохраняет свой облик в первоначальном виде.
Что примечательного в последнем московском кабинете Сергея Ивановича? (Он находился в доме на Композиторской улице, бывшем Дурновском переулке, 1–6, потом 3, снесенном несколько лет назад в связи с постройкой Нового Арбата.)