Станционный служащий левой рукой резко и коротко дёрнул за шнур паровозного свистка, а правой махнул машинисту, который тут же открыл паровой кран инжектора, — локомотив окутало паром. Показалось, что паровоз сначала присел, потом крякнул, и состав, мелко задрожав всеми вагонами, медленно, с железным лязгом двинулся. Казаки дружно запели:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные
Острогрудые челны.
На переднем Стенька Разин,
Обнявшись, сидит с княжной,
Свадьбу новую справляет,
Сам весёлый и хмельной.
Паровоз с каждой секундой усиливал тягу. Казалось, машинист всё больше открывает пар. Рессоры мягко покачивали состав. Жаров любил стоять у приоткрытого вагонного окна и смотреть на быстро меняющийся пейзаж: он чувствовал мистическое притяжение дороги, она всегда отодвигала от него страдание и приближала радость встречи с чем-то ещё не познанным, не освоенным и загадочным. После того как мимо промелькнули фермы железнодорожного моста с мощными заклёпками, к нему подошёл один из певцов и, обняв, сказал:
— А знаешь, Серёжа, я ведь не верил, что у нас что-то получится.
Жаров вопросительно посмотрел на собеседника и устало улыбнулся:
— Что красных победим — верил, а что хор создадим — не верил?
— Да, — признался тот. — Я в хор пошёл от безысходности. Всё равно чем-то нужно было заняться. Но что мы
пением начнем зарабатывать деньги — я никогда об этом и не мечтал. Когда однажды в Болгарии после богослужения мы шли с тобой вдоль железнодорожной насыпи, похожей на эту, ты остановился перед шлагбаумом, опустившимся перед нашим носом, и, глядя мне прямо в глаза, воскликнул: «С этим хором можно завоевать мир. Дайте мне его в руки! Хористы не верят, им нужно привить эту веру! Они поверят — и успех, и признание будут». В тот момент я подумал, что ты идиот! Но сейчас вижу, насколько глубоко ошибался.
Теплый летний ветер из открытого окна приятно обдувал лицо. Маленький Жаров, на две головы ниже собеседника, прижался спиной к боевому товарищу и тихо сказал:
— Мы прошли вместе огонь, воду и медные трубы. Так вот медные трубы пройти, оказывается, труднее, чем огонь и воду. Благополучие нас может разделить быстрее, чем горе и страдания. Но мы должны выстоять. Мы должны держаться друг друга. Без хора ни мне, ни вам — не выжить. Без хора мы — ничто. Запомни это!
Жаров знал, о чём говорил. Венские концерты его научили многому. Он окончательно понял, что избрал правильный путь, применив новые подходы к современному хоровому пению. Он построил свой хор на новых принципах: ввел, например, подражание струнному оркестру. В музыкальных кругах России к этому новшеству относились с явно выраженным сарказмом. Поэтому предшественников у него не оказалось. Тонко воспитанная в музыкальном отношении венская публика сразу уловила новизну.
Кроме того, столичная музыкальная жизнь Австрии имела одну особенность. Если что-то происходило за кулисами Венской оперы, то тут же все продавцы, официанты, таксисты и владельцы мелких мастерских начинали оживленно болтать о том, что там случилось. В 20-е годы XX столетия ни одно музыкальное событие в Вене не могло быть не замечено.
Не осталось незамеченным и выступление казачьего хора. Австрийцы из уст в уста передавали, что господин Хеллер вывез из красной России удивительный хор, приговорённый к расстрелу. Импресарио лично выкупил его у Льва Троцкого за баснословные деньги, и, по всей видимости, золотом. Сделано это было только по одной причине: хор оказался уникальным.
И хор подтвердил эту легенду! Донские казаки пели так, как ещё никто никогда до них не пел. За их голосами были слышны стоны родины: казни, лагеря, расстрелы, дым пожарищ, пляски смерти и кровь… Особого эффекта Жаров достигал, когда одну половину хора заставлял петь открытым, а другую — закрытым ртом. Для особой окраски звука смело начал применять фальцет, тембрально отличающийся от грудного голоса и таким образом придававший хору необычно смелое звучание, при этом расширив его диапазон с обычных двух с половиной до трёх с половиной октав. Развивая партии первых теноров (фальцетистов) до предела ми второй октавы и опираясь на партии вторых басов (октавистов), певцы добились звучности смешанного хора: с одной стороны, звучали весёлые и переливчатые свежие голоса, с другой им вторили басы — ободряющие, солидные и спокойно-уверенные. Иногда казалось, что хор — это единое существо, дышащее одной грудью.