«Интересно, кто она ему и давно ли они знакомы?» — подумал Алексей, чувствуя, как от близкого соседства Добрины словно начал исходить ток. Нечто подобное уже было с ним однажды, года три назад, когда одноклассница Тоня, чье почти десятилетнее присутствие локоть о локоть за одной партой воспринималось как привычное и ничего не значащее, заявилась первого сентября такой повзрослевшей и недосягаемо красивой, словно в волшебном рывке опередила его, все еще мальчишку, и за одни только каникулы стала взрослой. Он помнил, как сначала онемел, а потом отдернул руку, словно от ожога, когда обнаженный ее локоть случайно коснулся его, тоже голого, локтя. Теперь тот же самый ток исходил от Добрины.
Чистыми, в зеленых навесах платанов улочками Ангел довез их до окраины города и остановил машину возле пестрой гурьбы цветных полотняных зонтиков, над которыми возвышалась резная, увитая гирляндами цветов деревянная арка.
— Здесь самое — как это у вас говорят — злачное место, — с улыбкой обернулся Ангел. — Тишина, спокойствие, а главное — знакомый официант.
— У тебя, по-моему, все официанты знакомые, — заметил иронически Митко, подавая руку вылезавшей из машины Добрине.
Они долго, под покровительственным взглядом следовавшего за Ангелом официанта выбирали столик, пока наконец не уселись под густой, до самой макушки усыпанной янтарными ягодами сливой. Не удостоив взглядом меню, которое обстоятельно начала штудировать Добрина, Ангел прихлопнул тисненые корочки, подозвал официанта и по-болгарски, скороговоркой что-то только им двоим понятное объяснил.
— Я продиктовал наш обычный комплексный завтрак, — проговорил он, дружески подмигнув Алексею, успев при этом снисходительно скользнуть взглядом по Добрине. — Надеюсь, Алеша, не откажешься от мастики…
— Мы будем пить только швепс, — ответил за Алексея Митко.
— Правильно! — подхватила Добрина.
— Ну что ж, может быть, это и зрело, — усмехнулся Ангел. — Но слишком диетично.
— Нам нельзя, — смущенно пояснил Алексей.
— Нельзя знаете кому? У кого не на что или кому не подносят. Это же ваш фольклор, — притворно погрозил Ангел пальцем и начал быстро, ловкими движениями раскладывать по тарелкам принесенные закуски.
Алексей огляделся: в кафе почти никого не было. Утренняя прохлада, тишина, уют. Увитая цветами арка-дуга, причудливый, игрушечный домик за ней, предназначенный, видно, для кухни, и чистые маленькие столики в саду располагали к интимной беседе. Прямо над головой нависла гроздь слив, и, посмотрев на живой, манящий спелыми плодами аппетитный натюрморт, Алексей тут же перехватил затаенно устремленный на него взгляд Добрины и нескрываемую в этом взгляде радость оттого, что ему, Алексею, здесь, наверно, понравилось.
Тем временем бокалы были наполнены, и, подняв свой, до краев искрящийся — так что голубыми огнями заиграла круглая запонка на манжете, Ангел предложил выпить за дружбу.
— За нерушимую, вечную, крепкую, — добавил он измененным, зазвеневшим торжественными нотками голосом. — За то, чтобы она процветала и дарила такие же, как на этой сливе, плоды. — И он коснулся бокалом сливовой грозди.
— Друг мой, не говори красиво, — перебил с неловкой улыбкой слегка нахмурившийся Митко.
— А что! — нисколько не смутился Ангел. — Я бы хотел, я бы только мечтал, чтобы Добрина хоть раз в жизни взглянула на меня так, как вот смотрит на… Алешу.
Добрина возмущенно подернула плечиком, но все же отпила из своего бокала и рассмеялась. И этот ее смех, чистый, доверительный, сразу растопил начинавший было веять от красноречия Ангела холодок. Словно этим смехом Добрина хотела их всех примирить.
«А он неплохой парень, этот Ангел, — размягченно подумал Алексей. — Только очень какой-то заграничный. И немножко пижон, как Валерка…»
И, удивляясь поразительному сходству двоих парней, разделенных не просто тысячами километров, но и границами государств, он вспомнил, что и Валерка любил щегольнуть чем-нибудь заморским, как он выражался, «предметом обихода иной системы». Одним из таких «предметов» — до головокружительной зависти к их обладателям — он считал заграничные джинсы, тарзаньего вида, с лохматым битлом, изображенным на кожаном, пришитом к заднему месту ярлыке. Алексей до сих пор не мог понять причину того унижения, с каким Валерка несколько дней заискивал перед верзилой в блестящей кожанке, рыночным дельцом, пообещавшим исполнить мечту. Так же необъяснимо было и другое: за деньги для этих джинсов Валерка дал родителям слово исправить полугодовую тройку по химии и без сожаления отказался от плаща, для которого, собственно, родительские сбережения и предназначались. Это выглядело смешным. Глупым казалось и другое увлечение школьного дружка: однажды Валерка пришел в школу не с портфелем, а с модной тогда сумкой из мешковины, на одной стороне которой был аляповато оттиснут иностранный флаг. И Валерка ничего не понимал. Он расхаживал по классу важно, как павлин, ослепленный собственными перьями, и был уморителен и жалок в своих потертых джинсах и с флагом неведомой страны на драном мешке… У этого Ангела, конечно, иной стиль, но похожесть их была очевидной.