И, наконец, в три часа ночи: «Ханжин, с вещами!»
Сборная камера на первом этаже Централа.
Все дураки уже в сборе- восемь харь, моя- девятая.
Если взглянуть навскидку, то никаких внешних отличий этих, отправляющихся на обследование, дуриков от дуриков оставшихся в общих камерах, я лично не обнаружил. Но психиатрия дисциплина тонкая…
За ночь всех обрили налысо. Причем граждан, имевших неудобство заволосеть по всему телу, обрили по всему телу, как карачаевских овец. Правда копыта никому не связывали.
Тыкали иголками в руки- брали анализы.
Ошпарили кипятком в бане.
Одного несчастного забраковали- вши. Обмазали смердящей серой и отправили в карантинную камеру.
К девяти утра все было кончено. Кандидаты в сумашедшие сияли как пасхальные яички. Лица выражали покорность и умиление. Таковыми их и загрузили в автозак с институтским уже конвоем. Дом № 5.
Ехали недолго.
Двое успели схлестнуться из- за места у решетки.
Прибыли.
Из машины, по одному, стали переводить в здание института. Крыльцо. Кафель в фойе. Комната с большим, сплошь исцарапанным столом посередине. Позже выяснилось, что то не царапины, а назидательные наставления потомкам, типа: «Не молотите голоса. Не проканает». Что на общедоступный язык можно перевести так: «Не симулируйте слуховые галлюцинации. Не поверят».
Дверь захлопнулась за последним юродивым. И вот тут- то я понял чем эти селекционные дурики отличаются от дуриков вульгарных, то есть обыкновенных…
Граждане натурально преобразились.
— Покурашки- решки- решки черт да- да, черт да- да… — с неожиданным оживлением запричитал солидного объема господин в розовом спортивном костюме, — черт да- да, черт да- да…
Другой, с подбитым в автозаке шнифтом (глазом), ужом скользнул под стол и зашипел оттуда: «Они слышат, они все слышат… Чшш… Чшш… Слышимость- четырнадцать…» При этом подбитый принялся энергично дергать меня за штанину. Пришлось его пнуть. Подбитый отцепился, но шипеть не перестал.
Юноша со скошенным мизерным подбородком, уже признанный невменяемым в Ростове и доставленный в Москву для подтверждения диагноза, решил вовлечь меня в соучастники своего микроспектакля. Подойдя ко мне настолько близко, что пришлось отвернуться от его несвежего дыхания, юноша вымолвил:
— Он уже здесь!
— Да и хуй с ним, — ответил я юноше.
Из дальнейшего монолога выяснилось, что молодой человек состоит в каком- то сакральном сношении с тамплиерами и что их гроссмейстер за что- то преследует юношу, идет можно сказать по пятам, зачем- то попутно убивая таксистов и продавщицу из овощного ларька на станции Миллерово.
Жертва преследования называла гроссмейсера по имени, которого я не запомнил. Но ручаюсь, что это не был гроссмейсер Каспаров.
Тогда я еще не знал, что несколькими этажами выше, в Третьем строгом отделении, обследуются еще несколько жертв загадочного гроссмейстера. Кстати, все пострадавшие- из Ростовской области. Судя по всему, какому- то ушлому казачку удалось закосить на этой, трудной в общем теме, после чего нашествие донских крестоносцев приняло характер эпидемии.
Наконец загрохотал ключ в двери, чокнутые насторожились, дверь приоткрылась, за ней вновь прибывших стали выводить в коридор. Вышедшие не возвращались. Меня вызвали пятым, вслед за розовым господином с покурешки- решки- решками в башке.
Небольшая проходная комната.
Два стола- слева и справа.
Дверь за спиной и дверь впереди.
За левым столом- миссис (обручальное кольцо) с гигантским, не совпадающим по цвету волос, шиньоном. Она потребовала вещи. Я водрузил перед ней свою спортивную сумку и миссис утратила ко мне всяческий интерес.
Интерес обнаружился справа, где, елозя попой по стульчику, примостилась мисс (без кольца) в белом, летами молода, красногрива, как конь Петрова- Водкина, бестия, короче, со шрамиком над верхней губой. Не поднимая очей, бестия буднично вопросила:
— Прямо сейчас приказные или какие- либо еще голоса слышите?
Мне стало даже как- то неловко за то, что вот я, бездарь, серость, примитив, не слышу ни приказных, ни каких- то иных таинственных голосов. Расстроенный, я ответил: