— Это ваше? — поинтересовалась докторша, внимательно меня выслушав.
— Да, — соврал я, поскольку продекламированный стих принадлежал не мне, а Эдгару По и назывался «Уллялюм».
— Я тоже знаю одно печальное стихотворение…
И Наина Леонидовна прочла те же самые строки, только на языке оригинала, по- английски.
Мы рассмеялись.
На этом первое свидание завершилось.
Геометрические фигуры на мониторе извились в какой- то витиевато- угловатый кукиш.
Узбека я застал в раздумье. Воссев на койке в позе турка, жертва ташкентского землетрясения ковырялся обгоревшей спичкой в пальцах ног. Завидев меня, он прервал свое занятие, вытер руки снятыми носками и спросил:
— Андрюх, скажи мне, где я щяс был?
— И где же ты был? — я покосился на Васины руки, он перехватил взгляд, взял мыльницу и двинулся к умывальнику, крича оттуда:
— Где я был! Не знаю… Какую- то кастрюлю на башку мне напялили, провода с присосками повтыкали, какую- то хуйню врубили…Вспышки в зенки, мигает, короче, внутри кастрюли…
Вернулся с вымытыми руками и с выстиранными носками, продолжая шепотом:
— Андрюх, если меня не признают- мне пиздец… Я до зоны живым не доеду.
А я не любитель подобных полуоткровений. Или говорил бы все до конца, или молчал бы. Понимаю, промащивает, зечара. Какой- то план обмозговывает, но, положе, помощник ему нужен.
— Слушай, Узбек, я не профессор, диагнозы не выставляю. Если хочешь чего от меня, говори, я послушаю.
Вася впился в меня глазами. Долго глядел.
— Пойдем, братуха, перекурим.
Курили в том учреждении так. Вертухай громко орал на все отделение: «Пер- рекур!» И чиркал спичкой, подняв ее в руке. Дураки молниеносно выскакивали из палат и неслись к нему прикуривать. На огонь успевал первый, иногда двое. Остальные прикуривали уже от их сигарет.
В сортире дымище, как костре Яна Гуса. Кашель. Весь пол в пузыристых лужах плевков. Вытяжной вентилятор на зарешеченном окне даже не виден из- за чада. Но под вентилятором еще можно стоять- глаза не режет.
Отогнав какого- то очередного тамплиера- «пшел отсюда, чепушило!»- Узбек приготовился сообщить мне нечто важное… Но откровения не случилось.
По фамилии меня вызвали в коридор, где уже стояли два конвоира с дубинами. Сопрано Света проинформировала:
— Сейчас к психологу пойдете. Готовы?
— Ну, в общем, готов…
Так и отправились. Дубина спереди, дубина сзади, а посреди- обритый, в оранжевых кальсонах и в зелененькой распашенке, рукава по локоть и выползающие из под рукавов татуировки.
Лестница вниз. Переход. Фойе с пальмой в кадке. Другой корпус- вольный. Лифт. Коридор. Ряд кабинетов. Дверь. «Можно?». Ответ неразборчиво. Женский голос. «Заходи». «Мы нужны?». «Тогда один за дверью останется».
— Здравствуйте. Ваша фамилия?.. Присаживайтесь.
Кажется, она не была с мужчиной года полтора. Издерганная до перманентной истерики- такая манера говорить, будто это именно я не еб ее столь долго.
— Я психолог. Меня зовут… (неразборчиво). Сейчас мы пройдем с вами несколько тестов. Готовы?
— Еще в курилке приготовился.
— Не поняла, — раздраженно.
— Меня там еще спросили, готов ли я.
— Не надо шутить. Итак…
Ханжин- фамилия с китайскими корням. Точнее в Китае это была даже не фамилия, а прозвище от названия тамошней водки- «ханжа». С нашествием Темуджина, основную часть войск которого составляли, как известно, китайцы, прозвище попало на берега Волги, где и закрепилось в виде фамилии- надо сказать, пренебрежительной поначалу фамилии.
С веками фамилия стала татарской, но за древность весьма уважаемой среди татар. До меня эта фамилия дошла таким запутанным генеалогическим путем, что я не могу достоверно указать на прямого предка, оставившего отцовской линии эту фамилию.
Но на татар, как показала жизненная практика, фамилия производила самое благоприятное впечатление, и не раз этнические татары помогали мне просто потому, что я- Ханжин. А Москва, чего говорить, татарский город. И хотя в анкетах и в протоколах указано что я- русский… думаю, татарин во мне еще как живуч!
Девушка- психолог (ша?), (иня?), хрен с ним, с окончанием, несомненно являлась татарочкой. Точной копией одной моей киевской знакомой по имени Нелли. Но, в отличие от Нелли, на измученного (ую?) психолога фамилия не возымела никакого воздействия. Видимо, ей было уже безразлично, кто ее не ебет- татарин ли, кацап ли, или толомбаец…
Она принуждала меня выполнять какие- то очень странные задания. Подозреваю, что это неизрасходованная эротическая страсть подыскала себе такие чудовищные формы для проявления. Она, не страсть, а психолог (ша?), (иня?), требовала нарисовать счастье… «Нарисуйте счастье». «Нарисуйте обиду». Страх… боль… радость… На листах писчей бумаги. Простым карандашом.