Но вместо материнского голоса, она услышала отца:
- Я должен тебе кое-то сказать, милая.
Сайн поставил на стол две кружки наполненные горячим напитком, пахнущим ромашкой и шалфеем, а сам опустился рядом с дочерью на табурет, кажется последний из уцелевших в доме. Илия подняла глаза на отца и с удивлением обнаружила на его лице улыбку. Совсем тусклую, вымученную, и всё же дающую надежду на его исцеление от печали, как даёт надежду на то что скоро дождь кончится, робкий луч солнца, пробившийся сквозь густую пелену облаков.
- У тебя теперь есть братик, - сказал Сайн, кладя свою мозолистую руку на плечо Илии.
- Братик? - переспросила девочка, не сразу поняв смысл сказанного отцом.
А потом, лицо Илии, впервые за эти дни, тоже озарилось улыбкой. Ведь оказалось, что даже в том беспросветном кошмаре, в который угодили все жители Серого Дола, всё же может случится нечто прекрасное и удивительное.
Отец и дочь крепко обнялись.
- Я с тобой согласна, - сказала Весна, глядя на них с теплотой. В её глазах отражалось пламя камина. - И я помогу тебе, Сайн. Напиши, что нужно в Медовом Холме, я проведаю детей и вернусь следующим же днём, чтобы помочь в обустройстве дома.
Сайн взглянул на волхаринку и благодарно кивнул в ответ.
- Я тоже, папенька, - подала голос Илия, прижимаясь к груди отца. - Проведаю маменьку, погляжу на братика, и ворочусь к тебе на помощь, обещаю.
- Спасибо, родная.
***
В самый тёмный час второй ночи своего подъема в гору, Драйган наконец достиг цели. Он стоял по колено в рыхлом снегу, под холодным светом звёзд, у входа в огромную пещеру, из которой ранее сбежал Ханрис. Оттуда, из глубины, из мрака, пахнущего звериным потом, застарелой кровью и гниющим мясом, его звал шаман. Тварь взывала к нему ещё прошлой ночью, призывая утолять голод и поглощать жизни. Драйган не собирался сопротивляться. Когда явился рогатый демон, юноша был к этому готов. Он спрятал где-то в глубине себя воспоминания о доме и семье, о погибшем в бою отце и любимой Синте, скрыл он и свои намерения убить шамана дабы покончить с ночным народом раз и навсегда, даже ценой своей жизни. Тварь умела внушать и принуждать, но не могла читать его мыслей. И Драйган не собирался ей сопротивляться, пока не доберётся до логова демона. К чему показывать врагу свои намерения? Шаман звал и он шёл, покорный и сломленный. Так должно было казаться.
"Главное, не утратить себя!" - твердил себе Драйган, разрывая на части тушу загнанного им оленя, и отрывая от неё зубами, которые ужа начали трансформироваться в клыки, куски плоти. - "Я должен помнить кто я! Нельзя забывать!".
И он помнил. Не смотря на то, что утолять свои инстинкты и превращаться в зверя, сбрасывая маску человечности было приятно. Это затягивало как омут. Глубокий тёмный омут, в котором должно было раствориться всё, что делало его Драйганом, сыном Маллида, возлюбленным Синты. Всё, что делало его человеком. Но молодой воин не позволял себе погрузиться в этот омут с головой, отдаваясь своим желаниям и низменным потребностям полностью. Когда он чувствовал, что теряется себя, тут же начинал возвращаться к воспоминания о тех, кого оставил там, внизу. И это было сродни хлёстким пощёчинам, возвращающим трезвость мысли.
А ещё, рядом был Зоркий. Как только в сознание Драйгана вторгался шаман, пёс начинал истошно лаять. По-видимому он чувствовал присутствие врага, и старался прогнуть его. И этот лай, странным образом помогал Драйгану бороться, служил неким якорем, не позволяющем его сознанию уплыть в неизвестность. Шаману же было противно присутствие пса, и требуя от Драйгана утолять свой голод и отнимать жизнь, он указывал именно на собаку. Но это лишь вселяло в сына Маллида уверенность, что он не зря взял Зоркого с собой. Если демону так ненавистен этот пёс, значит он боится, знает, что может пострадать. А следовательно, у всего этого предприятия есть шанс на успех. И сколько бы не требовал Шаман подчинения, он не мог заставить Драйгана убить Зоркого, потому что юноша не давал себе голодать, и лишь ощутив, что в его желудке снова нарастает пустота, искал способы наполнить его. Он убивал и поглощал, и с каждым новым отоваренным от туши куском горячей плоти, глотком крови и впитанной его духом жизни, становился сильнее.
Уже к исходу первой ночи мышцы Драйгана забыли, что такое усталость и боль, а раны затянулись, оставшись лишь розовыми шрамами на его теле. Ко второй ночи ногти на его пальцах огрубели, почернели и заострились. Челюсти расширилась и удлинились. Все чувства обострились: слух, обоняние и, в первую очередь, зрение. Теперь взгляд Драйгана мог без труда пронзать ночную темноту. Не сопротивляясь шаману и утоляя свой голод, юноша довольно быстро прошёл путь от человека к хищнику, коим и предстал перед чёрным зевом пещеры. Теперь ему предстояло войти туда и восполнить потери ночного народа, стать новым воином, который будет охотиться на этой горе и притаскивать вожаку тех, кто так же вольётся в эту армию кровожадных чудовищ. Пока они вновь не спустятся с гор в долину, и не уничтожат наконец её нерадивых жителей. Но и это будет только началом. Дальше они пойдут на юг. Преодолевая за ночь колоссальные расстояния, желтоглазые станут расползаться по миру как болезнь. Деревня за деревней, город за городом. Убивая и пожирая одних они будут порабощать других, кто будет затем охотиться на своих друзей и родственников. И так будет, пока их ряды не станут неисчислимы. А тогда уже никто не сможет их остановить. Так говорил ему шаман. Всё начнётся здесь, в Сером Доле, но потом, спустя годы, уже едва ли кто-то вспомнит об этом. Едва-ли будет кому об этом вспомнить.