Итак, толстяк, услышав угрозу, что его «отпетушат», покраснел, но видимо, было нечто во взгляде Клюева, отчего милицейский начальник не покраснел еще больше, не затопал ногами, не ударил, а только повторил, громко сопя:
— В кабинет Приходько. За ноги и за руки приковать, так, чтобы дрыгнуть не могли. Свет не гасите.
Едва конвоиры исполнили приказание, Клюев сказал:
— Ничего, и так жить можно.
Жить вообще-то было трудновато. Можно было только сидеть в одной позе, прислонившись спиной к батарее. И впрямь надо было благодарить Бога за то, что отопление отключено. То ли дело зимой — сколько можно было бы так выдержать?
— Не изобретательны менты, мудаки, — не унимался Клюев. — Они головой перед коробком спичек трясут, чтобы определить, есть ли в коробке спички. А жестокость их — от бесчувствия и дебилизма. На особо впечатлительных это, конечно, может и подействовать: ах, как так можно — живого человека по гениталиям бить! А ментам, наверное, и самим не больно, когда их подобным образом лупят, вот они и считают, что так с другими обращаться надо. Я тебя уверяю, Николаич, большего вреда, кроме как убить нечаянно, они причинить нам не смогут.
— Однако и шуточки у тебя, боцман, — Бирюкову, если быть честным, не очень хотелось веселиться сейчас. С разбитой в кровь головой, прикованный за ногу и за руку к батарее — а вдруг по нужде приспичит? Менты, наверное, до тех пор, пока их допрашивать не станут, не придут.
— Никаких шуток. Схема простая до омерзения. Есть у них сейчас конкретное дело о «мокрухе», причем, «мокрухе» не простой, а депутата областного Совета. И дело надо уже недели две назад закрыть было. Если бы до нас залетел по пьянке сюда какой-нибудь заурядный вор, его отвезли бы в загородный лесок и инсценировали бы повешение, пообещав несчастному экспроприатору, что останется после него посмертная записка с его подписью. И повесили бы по-настоящему, всерьез. Жертва потеряла бы сознание, захрипела бы, наблюдалось бы самопроизвольное выделение мочи и тому подобное. Потом жертву привели бы в чувство, поставили бы к стволу дерева. Выстрел — пуля срезает кусок коры над головой, объект эксперимента кладет в штаны, но признаваться в преступлении, которого се не совершал, почему-то не хочет. Но скорее всего, к ворам в данном конкретном случае такие методы не применялись — воры до стрельбы из арбалетов еще не доросли, у них дальше ножа или заточки фантазия не распространяется. Так что все описанное выше ждет нас.
— Женя, «чернушный» у тебя юмор вечером, — проворчал Бирюков.
— Прости, Николаич, просто приступ черной меланхолии, Я «контору» не люблю, как и ты — у тебя, наверное, в силу излишней впечатлительности нелюбовь к ней даже побольше. Но и ментов хорошему веселому человеку любить не за что. Вот ты послушай... Все они плачутся, что плохо вооружены да недостаточно оборудованы, и тому подобные стенания... А вот тебе правдивейшая история, из первых, как говорится, рук, а точнее, из первых уст. Случилось это прошлым летом, в девяносто втором, значит, году. Здесь у нас в пригороде мужик затосковал. То ли у него «крыша поехала» в самом деле, то ли он стрессами перегружен был, а только взял он охотничий карабин «Маверик» и стал палить из него во всех направлениях. Родные сбежали, соседи затаились. Пришел к нему участковый — ты, говорит, Мудей Говнеевич ?брось оружие, прекращай баловаться. А Мудей Говнеевич участкового наповал и уложил. Весь райотдел туда прибывает в срочном порядке, да еще подкрепление из горотдела... Стрелок тот, как я уже сказал, в частном секторе жил, разгуляться — в смысле по живым мишеням пострелять — было негде. Он, «сдвинутый», неплохим охотником был. Троих из осаждавшей его команды серьезно ранил, все машины, которые к его дому менты пригнали, повредил до состояния, при котором только на запчасти надо разбирать. Часа полтора перестрелка идет, а стрелок перебегает от окошка к окошку и палит, поливает ментов беглым огнем. Их не меньше десяти рыл, а он один. Укрепленный обороняющийся в городе может семи-восьми нападающим противостоять, и то при условии, что он тоже автоматическим оружием располагает. А тут у нападающих АКСы, а у него охотничий карабин, да и хатенка на крепость не очень походит. И ты знаешь, чем все дело кончилось, Николаич?
— Чем? — Бирюков, несмотря на полное отсутствие комфорта, все же был настолько заинтригован рассказом, что на какое-то время даже вроде бы забыл, где находится.
— А тем, что пришел БТР на подмогу осаждающим. Тот охотник пулю себе в лоб пустил. По нему, уже по мертвому, БТР покрутился, и только после этого менты рискнули подойти. Я же говорю, Николаич, на диво бездарный народ, им хоть десять БТРов дай, результат тот же будет.
Вдруг за окнами послышался какой-то шорох. Клюев с Бирюковым привстали, насколько могли. Кто-то стоял с той стороны окна. Неужели?.. Стекло тихонько треснуло, упало, снаружи просунулась рука, ловко открыла один шпингалет, другой. Человек — кем же он мог быть, как не Костей Ненашевым — жестами показал: откройте нижний шпингалет, вы, мол, дотянетесь. Сам он, на удивление быстро наклеив на стекло две широкие полосы лейкопластыря, несильно стукнул по стеклу, которое треснуло сразу же, и осколки его почему-то свалились наружу, на ту сторону, где находился Ненашев. Он просунул руку в образовавшееся отверстие, дернул шпингалет и распахнул окно. Спрыгнув на пол, Ненашев приложил палец к губам.
И вовремя — как раз в этот момент в двери заскрежетал ключ. Потом дверь распахнулась, охранник с погонами старшины стоял на пороге, ошалело глядя на раскрытое окно, на Бирюкова и Клюева, прикованных к батарее отопления и тоже пораженно уставившихся на него.
Неизвестно, сколько длилась бы эта немая сцена, если бы из-за притолоки не вынырнул Ненашев и не опустил железный кулак на темечко милиционера. Потом он левой рукой схватил затылок старшины и с силой дернул на себя. Двинув для верности еще и правой в челюсть, Ненашев втащил бесчувственное тело внутрь комнаты.
Обыскав охранника, Ненашев обнаружил в его карманах ключи от наручников.
— Повезло вам, блин, как утопленникам, — свистящим шепотом сказал Ненашев, — даже завидно. Вот возьму и не стану отмыкать.
Он разомкнул наручники на Бирюкове, потом освободил Клюева.
— Сразу через забор! — так же шепотом приказал Ненашев.
Они спрыгнули во двор. Комната дежурного уступом выходила к забору, и окна ее тоже, к счастью, смотрели на забор, так что дежурный не мог видеть эту часть двора.
Ненашев первым преодолел забор. Следом полезли освобожденные пленники. Теперь у них была единственная проблема — не напороться на что-нибудь острое босыми ногами, не пораниться. Спрыгнув удачно, побежали трусцой за уверенно пробирающимся в закоулках неосвещенного двора Ненашевым.
— Вот и карета, — он указал на «Жигули» светлой окраски.
— А это еще откуда? — спросил удивленный Клюев.
— Оттуда же, откуда и кроссовочки, — Ненашев, пританцовывая, несколько раз притопнул ногами, обутыми в кроссовки — Статью я уже схлопотал. Грабеж. Налицо отчуждение собственности с применением насилия. Правда, я того мужика просто попугал. «Тачку», впрочем, я ему верну, кроссовки тоже, тем более, что они мне малы. На размер меньше, это уж точно.
Он завел мотор и уверенно вывернул на улицу. Было пустынно, прохожие не попадались вообще, машины случались редко.
— А который хоть час? — спросил Клюев.
— Третий, милорд, — пропел Ненашев. — И до рассвета остался час или чуть больше, и, скоро звезды голубые растают в небе без следа...
— Куда ты нас собрался везти?
— За город, арестантики, за город. Есть у меня там друг верный. Точнее, подруга это.
— Вот этого не надо, — сказал Клюев.
— Почему? Куда же в таком случае?
Клюев назвал адрес и добавил:
— Только дайте слово, матерь вашу, что адрес этот не будете помнить. Я его сам не помню, чтобы, не дай Бог, во сне не проболтаться.