И он мог себе это позволить. Херендил обладал такими богатствами, которым позавидовали бы многие столичные промышленники. А всё потому, что ему принадлежали не только крупное нефтяное предприятие, но и доли компаний других членов клана, приносившие в общей сложности десятки миллионов в год.
Так у квенди было принято. Клан инвестировал в бизнес членов семьи, а те обязывались передать главе определённую долю. Подобная система ведения дел практически на сто процентов гарантировала выживаемость и процветание родовой общины. И поэтому за последние девяносто лет Танг разросся и разбогател так, что в городе ему не было равных.
Конкурентов тоже не осталось, поскольку Херендил предпочитал убирать их силовыми методами. А купленная полиция, которую контролировали родственники, и пискнуть не смела. Не трогал он разве что петербургские компании. С ними связываться было чревато.
При этом в свои девяносто пять лет Херендил не считался старым. Он вступал в так называемую стадию мудрости — третий и заключительный период жизни. Квенди и дроу жили в среднем по сто пятьдесят лет. Некоторые дотягивали до ста восьмидесяти, а предания хранили память о двухсотлетних старцах.
Также Мерил подтвердила информацию, что Херендил — выживший сын мятежника Лайриона Сильного, поднявшего восстание в начале пятидесятых годов прошлого века.
Сейчас у главы клана Танг было то ли пять, то ли шесть жён, живущих, как и он сам, в затворничестве, шесть сыновей (изначально было девять, но трое погибли) и несколько взрослых внуков, тоже участвовавших в делах семьи.
Впрочем, иногда Херендил всё-таки покидал свой дом. Редкие деловые поездки, опера, симфонический оркестр и выставки высокого искусства — вот то, что могло его заставить выбраться из убежища.
— А вот это интересно, — сказал я. — И часто?
— Может быть, два-три раза в месяц. Херендил не склонен вести светскую жизнь, он раньше посещал дворянские собрания, но теперь этим, кажется, занимаются его сыновья. Люди презирают квенди, поэтому те предпочитают жить замкнутыми общинами. К тому же с переходом на «стадию мудрости» многие квенди и дроу утрачивают интерес к мирской суете и больше начинают уделять внимание внутренней жизни, саморазвитию и магии.
— А сколько у вас в городе театров?
— Один театр и филармония.
— И Херендил регулярно их посещает? — кажется, я начал понимать, где надо выслеживать врага.
— Как я и сказала, два-три раза в месяц.
— Прекрасно. Спасибо вам большое, Мерил. Это ценная информация.
— Что вы задумали?
— Возможно, скоро узнаете.
— Если хотите убрать Херендила, то имейте в виду, это непростою. У него десятый тун — это по-вашему пятый или шестой разряд. К тому же он — маг воды.
— Буду знать.
— Чтобы убить сильного мага нужны другие сильные маги. А среди людей таковых мало.
— А среди дроу?
— Я могу найти, если будут деньги. Услуги мага стоят дороже, чем простого наёмника.
— Это понятно…
— И вообще, какой смысл убивать одного Херендила. Погибнет он — его место займёт старший сын Лайрион. Он объявит кровную месть. Вам же будет хуже. Надо вырезать всех — всю семью. Не оставить никого: ни женщин, ни детей. Только тогда наступит мир.
— И сколько их всего?
— Ветвь Херендила — шестьдесят или семьдесят квенди, включая дочерей. Примерно столько же у его двоюродного брата. А есть ещё и троюродные. Но про них не знаю.
— И всех их надо убить? Даже дочерей? Они тоже будут мстить?
— Разумеется.
Я не воевал с гражданскими, но на службе ситуации случались всякие. Один раз — как сейчас помню — при зачистке деревни на меня направил автомат негритёнок лет двенадцать. Женщина тоже иногда брали в руки оружие, а здесь они владели магией в той же мере, что и мужчины, и были крайне опасны.
Но я не привык сокрушаться из-за каждой сопутствующей потери, никогда не сожалел о случившемся. Просто делал свою работу, выполнял долг. Я видел людей, которые мучились угрызениями совести. Многие из них слетали с катушек и накладывали на себя рук. Это — не про меня. Если передо мной поставлена задача, о заплаченной цене сожалеть не стану.
И всё же целенаправленно вырезать семью из несколько десятков человек (пусть они и эльфы), включая женщин и детей — это, пожалуй, слишком. В моём мире в середине двадцать первого века подобная расправа ужаснула бы общество любой цивилизованной страны. Здесь же всем было плевать. Полиция не пошевелила и пальцем. Впрочем, у нас тоже большинству всё равно, что происходит в странах третьего мира. Ну и кому какая разница где-нибудь в Петербурге, сколько погибнет эльфов или уруков в Эдвэне?