Я оказался на коленях сверху. Смысла шевелиться не было, и я обмяк, попытавшись пристроиться на альфе с большим удобством на следующие двадцать минут.
— Ты оборзел, — это был не вопрос.
— Это ты меня трахнул на улице.
— Ты был за.
— Не спорю.
Мы замолчали, продолжая ловить кайф до конечной точки. Когда я почувствовал, что могу шевелиться, мы неуклюже поднялись. Поправили одежду. Я почувствовал, как в трусы стекло семя. Нужно было вернуться и сходить в душ.
— Ты куда?
— Надо мину последнюю закопать, — бросил я, отходя от альфы, который, должно быть, тоже подумал о душе.
Хотя бы чтобы согреть жопу, которой он минут двадцать сидел на земле. Зимой. Я бы тоже не отказался, но случившегося оказалось многовато. Мне требовалось некоторое время. Теперь переваривал я.
После течки, после того, как я наконец точно узнал, каково это — быть с альфой, трахаться жесть как хотелось. Но первым я бы не подошёл. Заманить в ловушку — это пожалуйста, а просить или вертеть жалким хвостом не мой метод.
Но было и ещё одно обстоятельство, заставившее меня ретироваться. Я боялся, что Дитер что-нибудь заметит по моей сбитой с толку морде. Поэтому, сочиняя про мину, я даже не повернулся, просто махнув рукой.
Пусть Дитер и оприходовал меня на улице, как любую из своих подстилок, узел он ни с кем не вязал. Ни с одним. Никогда за всё то время, что я наблюдал за ним через камеры. Ни с Уиллом, ни с Эбом.
Часть 14
Дитера я стал видеть чаще. На выходных, в ту же неделю. Трижды на следующей. Когда он стал наведываться почти ежедневно, я перестал считать.
Мы трахались там, где оказывались наедине. Наши столкновения были похожи на внезапные приступы горячки. Каждый раз замечая Дитера поблизости, я заводился от одной мысли о том, что случится дальше. Он подходил, спускал с меня штаны — и понеслась. Мы ни о чём не говорили, ничего не обсуждали. Узел спадал, и мы расходились в стороны, удовлетворённые.
В такие моменты он не был убийственно спокойным Прайдом — главой «Метки», умевшим удержать голову на плечах при любом раскладе. Он был дикарём, не отличавшимся от того альфы, которого я увидел во время собственной течки. Он жадно пыхтел, неосторожно впивался пальцами в мясо, оставляя некрасивые синяки, и ритмично работал бёдрами. Его дыхание билось в моих ушах — я слышал, как ему по кайфу. Всё это мне пиздец как нравилось.
Дитер сосредоточился на мне. Пусть мы только трахались, и только тогда, когда того хотел он, таскать по углам других альфа перестал — я продолжал подглядывать в камеры. Его матрас пустовал последнюю неделю, вызвав новый приступ недовольства среди слабого пола. Правда и меня туда не приглашали — Дитер предпочитал делать это на улице, в подвалах, закутках, да ровно там, где успевал меня зажать.
Сожалел я только о том, что встречи были редкими. Подсел конкретно.
Омеги наконец сообразили в чём дело. Душ помогал, но я не мог стирать зимние вещи. Шухериться бесполезно, да я и не то что бы сильно собирался. Всплывшая правда стала очевидной, когда в то утро в моей тарелке оказалась рыба. Кто-то очень потрудился, чтобы почистить пучеглазую из рук вон плохо. Половина чешуи осталась на месте. Да и запах был такой, будто внутренности находились всё ещё в ней.
Жратва моя была, конечно, и до этого дерьмовой, но рыба стала, пожалуй, кульминацией чьей-то извращённой изобретательности.
Краем вилки я приподнял кусок недожаренного брюха и обнаружил то, что подозревал с самого начала — полусырые кишки. В нос ударил отвратный запах. Меня замутило, желудок сжался. Я резко встал из-за стола, зажал рот и рванул к мусорному ведру в углу комнаты. Меня вывернуло желудочным соком — внутри было пусто, я ничего не успел съесть.
Выпрямился, опёрся рукой о стену и сделал пару глубоких вдохов. Когда обернулся, понял, что из-за стола за мной наблюдают, так же, как и из кухни. Побросав дела, вылезли довольные представлением омеги. Я посмотрел только на Дитера. Потупился. Мазнул тыльной стороной руки по губам, вернулся к стулу, стащил куртку и пошёл на улицу.
Завтрак я стал пропускать, приходя на обед и ужин. Тогда на столе появлялся выбор и жрать из собственной тарелки было не обязательно. Омеги продолжали молча таращиться и потчевать меня горлопятиной; мои манёвры — которые они, конечно, наблюдали, не остудили их пыл. И так продолжалось изо дня в день.
Приблизившись к столу в очередной раз, я сразу оценил помои вместо томатного супа. Поднаторел определять дерьмо на глаз. Альфы как раз обходили стол, собираясь рассаживаться. Я взял свою миску, подошёл к тому месту, где сидел Дитер, поменял на его посудину и вернулся обратно. На альфу глаз не поднял, как и на других. Странное поведение, понятно, сразу заметили.