— Парламентер идет, товарищ лейтенант!
— Не стрелять! — Ваан поднялся.
Эсэсовский офицер с белым флагом медленно шел к позициям партизан. Метрах в сорока он остановился, подозрительно поглядывая на брустверы безмолвствующих окопов.
— Вы понимаете по-немецки? — спросил он на русском языке.
— Понимаем, говори! — ответил Ваан.
— От имени командования полка «Бранденбург», — нараспев начал парламентер, — я уполномочен приветствовать вас по случаю сегодняшней героической обороны. От имени командования полка предлагаю вам сложить оружие, сдаться в плен и положить конец этому бессмысленному кровопролитию. От имени командования полка заверяю вас, что всем вам сохранят жизнь. Сдаваясь, вы будете иметь известные привилегии. Десять минут на размышление. Если в отпущенное вам время вы не капитулируете, ваши позиции будут стерты огнем артиллерии.
Парламентер повернулся и, с трудом удерживаясь от желания побежать, зашагал к своим. Тишина сверлила воздух.
— Ну, ребята! — Ваан смотрел каждому в глаза. — Что скажете?
— Смерть осознанная не есть смерть, смерть неосознанная — смерть, — сказал Аро. — Умрем, командир, по-человечески, на свободе… Мы же не трусы!..
— Верно! — отозвались судьбой приговоренные.
— Командир, родной мой! — Валя умоляюще смотрела на Ваана.
— И ты им поверила?! — упрекнул Ваан. — Или хочешь пройти через все унижения и быть повешенной на первом же суку?! Умрем, Валя, без угрызений совести, по-людски…
— Но я… — Валя осеклась.
Взгляд Ваана был неумолим.
«Тик-так! Тик-так! Тик-так…» — громыхали часы и сжималось время.
Пригвожденные к стрелке часов минуты совершали круг за кругом, и серебряным перезвоном отдавалось их мерное «тик-так».
Самоходные орудия выползли из-за деревьев и, нацелив стволы на осажденных, замерли.
«Тик-так! Тик-так!..» — агонизировала последняя минута.
Тишина раскололась. Ухнули орудия и обрушили на головы партизан свинец и камень.
Били прямой наводкой: знали, что ураганный огонь расплавит горстку обреченных, как щепотку соли. Под прикрытием огня самоходок пехота пошла в атаку.
— Последним залпом! Пли!..
Заглохла песня Аро — снаряды растерзали ее. А через минуту упал и он сам. Ваан остался у пулемета один. Подавать ленту было некому. Пуля или осколок — он так и не разобрал — раздробили ключицу. Орудуя одной рукой, он не прекращал огня.
К нему ползком добралась Валя. Заменила Аро.
В первую минуту Ваан не понял, кто подсобил ему.
Ваан стрелял. Он видел на мушке падающих и поднимающихся, атакующих и умирающих врагов.
Валя вдруг вскрикнула. Прижалась головой к Ваану. Как во сне он увидел ее закрытые глаза. Раскинутые руки пытались обнять его. Потом бессильно упали на грудь.
Он не видел гибели товарищей. В душе теснились мучительная пустота и саднящая боль. Потом прибавилась к ней смерть Вали — боль сердца. «Вот и конец. Готовься, командир!..»
Морщась от боли, он резким движением сбросил френч, фуражку и швырнул их подальше от себя. И горько усмехнулся: «Я готов, стреляйте!»
Он действительно был готов к смерти.
Пуля разбила кисть правой руки. «В самый раз поспела. И патроны кончились».
Орудие ударило снова, и снаряд разорвался в скале. Осколок породы взрезал ему лоб. Кровь платком упала на лицо. Окрасила снежную белизну рубашки.
Он сел. Утратившие подвижность руки отказывались смахнуть застилавшую глаза кровь. Впереди красными тенями двигались немцы. Он уперся спиной в дерево.
Немцы с ревом шли вперед.
И — стали: навстречу им качнулось красное знамя — рубашка Ваана.
Минутное замешательство уступило место дикой злобе. Десятки автоматов изрыгнули огонь.
Изрешеченный призрак сделал шаг, еще шаг…
Как дерево повалился… Упал.
Оборвался шум боя.
И сошло Великое Безмолвие.
1965–1966 Дилижан — Кировакан