В детстве я больше всего ненавидел этот дурацкий постулат: «Девочек бить нельзя». Почему? Почему нельзя? Потому что они слабее? Может быть, но они и подлее. Как моя сестра. И я уверен, что женщины в основном такие, как она.
Что ты головой мотаешь? Не согласна? А я сейчас тебе расскажу.
Каждое лето мы с малых лет ездили к бабушке. Она, кстати, тоже военный. Или как правильно сказать — военная? В общем, работала завхозом в военной части. Короче, раньше очень занятая тетка была, а потом вышла на пенсию и вспомнила, что у нее есть внуки на Севере. Она нашу маму, конечно, страшно не любила, и мы думали, что и нас заодно, поэтому даже побаивались в первый раз к ней ехать. Но я-то зря боялся — я ей сразу понравился.
Это, наверное, потому, что я не похож на маму. Хотя я и на отца не особенно похож. Я всегда был сам по себе. Самостоятельный — мог один играть. А вот Юлька — сущее наказание. Не замолкала ни на секунду, приставала к бабушке с дурацкими вопросами. Про себя вообще молчу — меня она всю жизнь донимала. Ясно, что бабушка всегда больше любила меня, и в любых ссорах принимала мою сторону.
Бабушка даже купила дачу за городом, чтобы мы, приезжая из Заполярья к ней на лето, могли проводить время на природе.
Так вот, о Юлькиной подлости.
Мне было лет девять, и пошли мы с ребятами на рыбалку. Эта тварь поползла за нами, хотя я ей раз сто сказал, что девчонки на рыбалке — это стыдоба. Плетется за нами, еле поспевает и делает вид, что сама по себе идет. Иногда я не выдерживал и оглядывался на нее:
— Сука! Что ты тащишься за нами?! Иди домой!
Пацаны мне потом уже сказали: да пусть идет, чего ты, ей пять лет, чем она нам помешает.
Сели мы с удочками, закинули приманку. Как раз эта сволочь пришла, встала чуть в стороне от нас. На меня не смотрит, типа независимая же.
Я ее предупредил:
— Начнешь орать или даже просто разговаривать — убью.
Она и бровью не повела. Стоит, на речку смотрит, комариный укус расчесывает.
Через полчаса гляжу — круги по воде. Мы с пацанами приготовились в предвкушении. А оказалось, это моя идиотина камушки в речку бросает.
— Эй ты! Говна кусок! Перестань! — говорю ей.
Она отбежала в сторону.
Все вроде стало нормально. Я даже одного окушка поймал.
Потом смотрю — опять круги по воде. Ну, предупреждал же ее — убью!
Схватил ее за плечи и начал трясти:
— Сука такая! Я же сказал, убью тебя на фиг, если мешать будешь! Говорил?
А она:
— Ты сказал, что убьешь, если я говорить буду или орать. А я не ору.
— Ты издеваешься надо мной?!
— Это ты надо мной издеваешься!
Конечно, зарыдала, слезы по щекам грязными руками размазывает. А я продолжаю ее трясти:
— Да ты заткнешься, наконец, или нет?
Пацаны мне говорят, мол, отвали ты от нее. А она плачет еще сильнее. Тогда я ее один раз по щеке ударил. Второй. За волосы оттаскал. Она начала материть меня. Так смешно — пятилетняя сиколявка матерится, как взрослый мужик. Но я не показывал перед пацанами, что мне смешно. В какой-то момент у меня и злости уже к ней не осталось, но я старательно изображал ярость. В конце концов я столкнул ее в речку и подумал: вот если б тут было глубоко, если бы она плавать не умела… Как бы стало хорошо…
Но речка в этих местах была нарошечная, да и плавала Юлька сносно. Выбралась из воды, отжала свои косички и пошла на солнце сушиться.
— Всю рыбу, идиоты, распугали! — заорал кто-то из пацанов.
Нет, ну ты считаешь, я не прав? Нельзя бить девочек? А если она только и делает, что вредит мне? Говоришь, это потому, что любит брата и хочет привлечь внимание? Я-то просил, чтоб она меня любила? А внимание свое я хочу себе оставить. Вот в чем я не прав?
Конец того лета мне очень запомнился.
Отца чуть не выгнали из армии. Он, как это часто бывало, напился на работе, только на сей раз это заметило начальство.
Папа пил и иногда плакал. Смотреть на это было жалко — мужик, да еще офицер, сопли размазывает. Я старался поменьше бывать дома. А вот Юлька забиралась к отцу на колени и гладила его по лицу. Тот целовал ее пальцы и повторял: «По миру, Юлечка, пойдем».
Как-то после такой сцены (мне, глядя на это, хотелось блевать) мама решительно встала из-за обеденного стола и вытащила из ушей сережки. Открутила с намыленного пальца обручальное кольцо. Опустошила музыкальную шкатулку с балериной, где лежали другие ее золотые украшения (папа любил дарить ей золото. Зачем? Она почти ничего не носила), и сказала: