— Ты была самой популярной в классе, хоть и училась у нас первый год, — объяснила Прошина (а будто я не знала!..). — Я не верила, что у меня получится тебе противостоять. И даже сейчас… Умом понимаю, что мне не тринадцать и ничего уже не грозит, но до сих пор, когда слышу за спиной смех подростков, первая мысль, что это ржут надо мной.
— В общем, к делу, — продолжила я. — Я виновата перед тобой. Может быть, твоя жизнь сложилась бы как-то по-другому, если б не я. Вряд ли я имею представление, как могу действительно загладить свою вину. Но, может быть, ты не откажешься поехать вместо меня в Турцию? Я работаю в фитнес-центре, и, видимо, очень хорошо работаю, потому что начальство решило наградить меня поездкой на Средиземное море. Ну, знаешь, все как обычно: еда, напитки, развлечения… Я ехать не хочу. Я уже закинула удочку директору: он не против, чтобы вместо меня ехал другой человек. Ну как?
Прошина смотрела на меня с недоверием.
— Даже не знаю. Что-то сильно шикарный подарок — сколько это стоит? Тысяч пятьдесят?
— Да соглашайся ты! — смеюсь я. — Я пересматриваю свою жизнь. Хочу исправить ошибки там, где это возможно.
— Может, я туда приеду, а меня в рабство отправят? — ехидно парирует Прошина.
— Я, конечно, была самой популярной девочкой в классе, но я не настолько крута для таких преступлений, — качаю я головой.
Она обещает подумать, и мы расстаемся.
Аня Прошина, Прошина Аня, моя одноклассница и соседка, толстая и вечно красная. Для нее главный триггер — подростковый смех. А у меня все еще более странно. Я до дыр занашиваю лифчики и трусы. Очень редко покупаю новые.
Он изнасиловал меня в августе и вскоре уехал на учебу. Приехал погостить уже зимой. На Новый год он сделал мне подарок. Протянул нарядный пакет. Внутри него струился черный шелк, перемешанный с кружевом. Лифчик и трусики — полупрозрачные, на грани бесстыдства. Это значит, что опять… что он может опять.
У брата торжествующий вид, да и мама, даром что верующая, будто говорит: посмотри, какой он хороший. Мне даже на секунду помыслился кощунственный бред: он ей рассказал, как надругался надо мной, а мама его поддержала. Конечно, и близко этого не было, но выражение маминого лица меня обескуражило чуть ли не больше, чем сам «подарок».
Я чувствую, как паника подбирается к горлу, а сердце оглушительно стучит. Мне кажется, что если я надену на себя этот чертов комплект, то умру прямо в эту минуту, не дожидаясь второй такой ночи, когда он ударит меня головой о железное изголовье кровати в пристройке бабушкиного дома…
Я бросаю комплект белья ему в лицо. Он захлебывается в этом сопливом шелке и собственной ярости. Отец перехватывает его руку, не дает ударить меня по лицу. Тогда он запирается в маленькой комнате и не выходит даже к бою курантов. Мать слезно просит брата «выйти встретить Новый год с семьей», а он делает музыку громче и громче.
«Ну что ты в самом деле, — наверное, что-то такое говорила мне тогда мама. — Да, может быть, такое белье носить пока рановато. Да, странно было от Юры ждать такого подарка. Слушай, а ведь наверняка этот комплект тебе по размеру. Нет, ну ты примерь. Не будешь? Ну и зря. Видишь, твой брат все-таки внимательный и заботливый. Вот, например, твой отец вряд ли в курсе, какой у меня размер одежды…»
…Это глупо, я знаю. Я уже большая и самостоятельная. Я могу все осознать и обдумать, твержу я себе. И все же, купить нижнее белье — это проблема для меня. Этикетки я сразу срезаю и никогда не покупаю ни шелк, ни кружево.
«Обожаю твои трусы со слонами», — сказал мне как-то Артем. Однажды он слишком грубо схватил меня во время секса. Меня затрясло:
— Ты что делаешь?
— Да ничего… А че такое?
И даже не отстранился.
— Одевайся и вали.
— А что я сделал-то?! Тебе больно было, что ли?
— Нет, не больно. Но меня не надо хватать.
— Да че ты завелась-то? Не, ну я понимаю, если б больно было, а так…
— Да вали ты уже на хрен! — И я вытолкнула его из себя. — Я ж тебе словами через рот говорю: Тёма. Меня. Нельзя. Хватать. Что тут непонятного?
Он гаденько улыбнулся:
— Всех, значит, можно хватать, а тебя нельзя?
— Никого нельзя!
— Не знаю, никто что-то не возмущался.
Чтобы он ушел, пришлось послать его. Он ответил мне отменным гарнизонным матом — а ведь его-то детство не в военных городках прошло. Даже дверь, которой он хлопнул, казалось, оскорбилась от моей наглости.