— Волос? Каких волос? А! Нет… К трихологу решила не записывать ее. У педиатра спросила, та сказала, это нормально. Она же не полностью лысая. Просто она светленькая, волосики тоненькие. Но они еще окрепнут.
— Ну не знаю, — сказал папа. — Вот Юлька лысой никогда не была, хоть тоже сивая. И какая же Анюта не лысая, если волос почти нет? По бокам вон залысины — почти как у меня. Представь, если волосы вообще не вырастут? Что это за девчонка — без косы?!
Мне мгновенно захотелось обрезать волосы. Даже показалось, что вспотела шея, зачесалась спина.
— Да отвалите вы от нас со своими советами, — оборвал отца Юра. — Пойдемте за стол. Жрать охота. Я до восьми часов на работе проторчал сегодня… Устал очень.
Мы с мамой и Иришкой послушно начинаем накрывать на стол в гостиной. Понимаю: уже скоро. Птица волнения вновь отбивает костлявыми крыльями мои ребра. Я стараюсь правильно дышать. Говорю себе — скоро все закончится.
Когда я была маленькой, иногда спрашивала у мамы про ад. Мама говорила, что там нет огромного пожарища и брызжущих горячим маслом сковородок.
— Человеку в аду очень одиноко, потому что он навсегда оставлен Богом. Там нет ничего, что ему дорого, что его радует.
— И мамы нет? И папы? И Юры? — уточняла я.
— Никого нет. Ад — когда вокруг мрак и тоска. Надо совершать хорошие поступки, чтобы не оказаться там.
И вот, спустя много лет, я сказала своим близким: я жила в аду. Мы жили в аду. И я не уверена, что мой ад когда-нибудь закончится.
Не знаю, стало ли мне легче, когда я произнесла эти слова, но насильник окончательно превратился в героя фильма.
Всего несколько кадров: он закричал что-то не своим, каким-то сухим голосом. Представляю, как его язык с трудом отлипал от неба. Было темно, по злому лицу скакали тени елочных фонариков, но я отчетливо видела и гримасу страха. Юра быстро исчез, подхватив жену и дочку.
Остальные сгорбились, будто втроем держали на своих плечах потолок. Я не услышала от них почти ничего.
Выпила стакан коньяка и ушла из квартиры-покойницы, пообещав себе, что навсегда.
Тело, которое в предвкушении разоблачения зла источало энергию, теперь снова оказалось парализованным. Кажется, если бы в новогоднюю ночь мне вспороли живот или столкнули под поезд, я не ощутила бы боли.
Я так и сказала маме, когда та приехала умолять о поездке к старцу. И — согласилась.
Я отвечала не на все мамины звонки. Но однажды она звонила особенно настойчиво.
— Папа сошел с ума.
— Что?
— Ну, вот так. Дядя Валик приходил, сказал, поздний дебют шизофрении. Таблетки прописал. Пока эффекта нет. Ну, он только начал пить. Что делать, ума не приложу.
— Мамочка, может, больница? Ну, я имею в виду, может у дяди Валика есть знакомства, и его не в самую плохую определят… Помогут.
Мама плачет:
— Да какая больница! Надо к батюшке Науму ехать, а он не хочет.
— Все ясно. Опять ты за свое.
— Ну, хоть ты съезди со мной! Он нам поможет.
— Я и раньше гуглила про твоего старца. Сейчас снова почитала. Он же всякую чушь несет.
— Чушь? К нему со всей России и из других стран едут. Два раза мне к нему удалось попасть — какие он правильные советы дал. И какое чудо у нас по молитвам батюшки произошло, сама знаешь! Может, если бы ты с ним посоветовалась до того, как решилась все это рассказать, с папой бы все было нормально и Юра бы не пропал. А теперь Иришка с Анютой совсем одни. Что с отцом будет, я не знаю…
— Зачем ты это говоришь?
Я почувствовала, как хлипкие канатики, на которых держалась моя любовь к маме, оборвались.
Она начала оправдываться:
— Я не обвиняю тебя, доченька. Но надо же думать наперед…
Я бросаю трубку, уверенная, что ни к какому старцу не поеду.
Я, может, потому и согласилась сесть в гарцующий поезд — чтобы увидеть маму в приподнятом настроении. Алиса говорит, что, судя по моим рассказам, вся жизнь мамы прошла в фоновой депрессии. И редкие моменты ее радости делали меня счастливой.
Но сегодня я в смятении, хоть она и довольна, что я вместе с ней еду в Лавру. Кажется, внутри мамы — чудно́й коктейль из жалости и осуждения.
— Ты не похожа на жертву, — говорит она в какой-то момент.
Я удивилась, что услышала это только сейчас.
Впрочем, то же самое на следующий день сказал и старец. Даже на православных сайтах о нем писали как о неоднозначном персонаже. Из кельи Наума можно было порой услышать обрывки бесед с женщинами: «Сосешь?», «В жопу даешь?», «Желала ли совокупиться с собакой?».