Елизавета Семеновна удивленно вскинула брови.
– Да, не удивляйтесь! Вы говорили грубо и оскорбительно, и это не делает вам чести, во-первых. Во-вторых, то, что вы считаете «правдой», не является таковой.
– Позвольте! – возмущенно перебила ее Елизавета Семеновна.
– Не позволю, – спокойно и твердо остановила ее Марина. – Валентина Михайловна умна, грамотна, вы поторопились ее унизить. Дело в том, что ваша так называемая «правда» незаслуженно обидела человека, принесла ему страдание, и это никакими извинениями потом не восполняется. Не надо спешить обидеть человека! Даже под предлогом «правды» в глаза.
– Если придерживаться вашей теории, то Гитлер тоже хороший человек! – глаза ее засветились торжеством.
– В большой семье человечества не без урода. Я говорю о людях нашего общества, а Гитлер – не человек, фашист.
– Он все-таки человек, – не унималась Ромашова, – если придерживаться вашей философии. В нем тоже нужно искать хорошее, – подняв брови, с презрением говорила она.
– Его преступления перед людьми так велики, что он не имеет морального права называться человеком, к нему человеческие правила не применимы, – холодно парировала Марина Алексеевна. – В-третьих, – продолжала она свою мысль, – не каждый окончивший институт умеет вправлять вывихи. Спросите об этом терапевта, окулиста со стажем, хотя обязаны уметь: этому учат в институте. Так что это тоже правда. Вы разве всё умели, когда окончили институт?
– Во всяком случае, вывихи умела вправить, – вскинула голову Ромашова.
– Но что-то другое не умели и не умеете сейчас, вас же никто не оскорбляет за это.
– Если б это касалось только меня. Валентина Михайловна представляет лицо клиники!
– Не надо, Елизавета Семеновна, не надо. Когда вы так грубо говорили о ней, вы тоже представляли лицо клиники, – чуть улыбнулась Марина. – Ведь всё можно свести к этому. На должность ординатора Валентина Михайловна не просилась, некому работать – ее поставили, и она неплохо справляется со своими обязанностями. А хирургом ее еще рано называть, работает всего несколько месяцев. Разве у вас, опытного хирурга, не бывает неудач? Это ее первая неудача. А как же фельдшера со средним медицинским образованием лечат от всех болезней? И лечат неплохо. У нее багаж побольше и поосновательнее.
– Я вижу, вам сегодня хочется поговорить, простите, но у меня нет больше времени с вами спорить, меня ждут студенты! – Ромашова вскинула гордо голову и засеменила к выходу, ставя ступни ног наружу.
У Вали горели уши. «Всё же факт постыдный, – думала она. – Есть русская пословица: «Взялся за гуж – не говори, что не дюж!» Конечно, обязана уметь!» – она чувствовала себя виноватой. Молчала во время спора, но была на стороне Марины. «Да, я грешна, но говорить «правду» в глаза и не подумать о том, что это может быть ошибка? Что субъективное мнение может сложиться неправильно, а человек уже обижен. Бывало так, что и я была не права, и мне приходилось жалеть о сказанном. Действительно, извинениями исправить обиды нельзя. Человек незаслуженно пострадал, и этого не вернешь, не исправишь! Марина Алексеевна – умница, какой урок преподала не только Елизавете Семеновне, но и мне. Институт дает нам образование, но не дает воспитания, – думала Валя, направляясь в аудиторию, – а как это необходимо!»
В аудитории на стенах развешены таблицы, в том числе показывающие выправление вывиха. Валя села перед ними. Ей больше понравился способ Коха, она несколько раз проделала его на своей руке и запомнила на всю жизнь.
Дежурство сравнительно спокойное. Врачи ушли домой. Чтобы отвлечь Валю от невеселых мыслей, счастливо улыбаясь, Марина говорила:
– У меня есть жених на фронте, влюбленный, наверное, с пятого класса. Уже тогда лазил к нам в сад и часами ждал меня там. А когда у меня ломался протез, и я не могла идти в школу, он после занятий сразу бежал к нам и засиживался до позднего вечера у моей кровати. Всегда носил мой портфель. Нас дразнили: «жених и невеста». Он относился к этому совершенно спокойно. Пока не ушел в армию, был бессменным моим спутником и нежным другом! Сейчас часто пишет ласковые письма. Мечтает, если останется жив, жениться на мне. Я не разочаровываю его, – сказала грустно. – Пусть ему там, на фронте, будет теплее. А как потом, видно будет.
– Разве вы его не любите?
– В том-то и беда, что люблю, поэтому, скорее всего, и не пойду замуж.
– Почему?
– Какая из меня мать? Заплачет ребенок, я встать к нему не могу без протеза или костылей. Он никогда не видел мою культю, на него это может произвести страшное впечатление! Пройдут годы – пройдет и любовь. Ничего нет вечного. Он пожалеет, что женился на калеке. Нет, пусть всю жизнь любит меня, как свою мечту, без разочарований! – грустно закончила она.