Мы ехали по обе стороны от матери. Она была задумчива. Несомненно, матушка думала о нашем отце и гадала, где он сейчас. Она всегда беспокоилась о нем, ведь в море человека поджидает множество опасностей и никогда не известно, вернется ли он домой.
Однажды я заговорила с ней об этом, и мама сказала, что, если бы не эти переживания, она не чувствовала бы такой радости при встрече. «Следует помнить, — сказала она, — что жизнь состоит из света и тени и свет всегда выглядит ярче по контрасту с тенью». Мою мать можно назвать философом; она всегда пыталась научить нас понимать и принимать жизнь такой, какая она есть, поскольку считала, что подобное отношение к жизни помогает стойко переносить удары судьбы.
Если бы с нами к замку Пейлинг ехали мои отец и брат, мать была бы счастлива. Я остро ощутила свою любовь к ней и запела, искренне благодаря Бога, одарившего меня такой матерью:
Мать улыбнулась мне, как бы разделяя мои чувства, и начала подпевать, велев слугам делать то же самое. Потом мы по очереди запевали какую-нибудь песню на выбор, а остальные подхватывали ее. Но когда очередь дошла до Берсабы, ей пришлось петь в одиночестве. Это была песня Офелии:
Берсаба пела необычайно взволнованно, и когда она дошла до заключительных строк, я представила себе сестру, лежащей в воде с волосами, которые шевелит течение, с лицом бледным и неживым. Я ощущала в ней что-то странное, чего я не могла понять, хотя мы и были почти единым целым, — эта тихая, ненавязчивая манера поведения, способная, тем не менее, изменить настроение окружающих.
Она заставила нас забыть об июньском утре, о солнце, о цветах и радостях жизни, напомнила нам о смерти. Мы прекратили петь и ехали молча до тех пор, пока не показались башни замка.
Солнце отражалось на острых изломах гранита, заставляя их сверкать как бриллианты. Это впечатляющее зрелище никогда не оставляло меня равнодушной. Надменная, грубая, вызывающая цитадель всегда казалась мне живым существом, и я была горда принадлежностью к ней. Наш дом казался каким-то добродушным, хотя его камни были такими же (или почти такими же) старыми, как те, из которых был сложен замок; но Тристан по сравнению с замком Пейлинг был просто милой и уютной обителью. Четыре зубчатые башни твердыни ясно говорили о том, что это крепость, остававшаяся неприступной в течение шести столетий, поскольку основан замок был еще во времена Вильгельма Завоевателя, а позже расширялся и укреплялся. Всякий раз, когда я его видела, мое воображение начинало работать, и я представляла себе защитников крепости, которые льют кипящее масло на головы осаждающих и обстреливают их из луков. На тяжелой дубовой двери, укрепленной железными полосами, — той, что находилась под сторожевой башней у ворот, — были видны отметины, вероятно, оставленные боевыми топорами.
Мы подъезжали с запада, и две башни были скрыты от наших взоров: Изелла, где по слухам, жили привидения, и Морская, где теперь жил дедушка Касвеллин. Я взглянула на мать. Лицо ее было озабоченным, и мне страшно захотелось узнать, какие картины встают при виде замка в ее воображении. Когда-нибудь я прочитаю о ее жизни там — полной происшествий и одновременно несчастливой, потому что именно это и было, видимо, причиной ее невеселых размышлений.
Выражение лица Берсабы тоже изменилось. У нее был четкий профиль, высокие скулы, удлиненные глаза с золотистыми ресницами, кончики которых были темными. Глядя на нее, я часто думала: описывая сестру, я описываю себя, ведь я выгляжу точно так же или почти так же. У нас могло быть лишь разное выражение лица. Наша мать как-то сказала: «Когда вы повзрослеете, то станете менее схожими. Жизненный опыт изменяет лица, а вас вряд ли ждет одна и та же судьба».
«Да и теперь, — подумала я, — мы можем выглядеть по-разному, так как она всегда менялась, приезжая в замок Пейлинг». Она была более скрытной, и я ощущала, что ей удается сделать то, что она всегда пыталась сделать, отстраниться от меня. Бывали моменты, когда я точно знала, о чем она думает, но сейчас она держала меня на расстоянии, а когда мы приедем в замок Пейлинг, она и вовсе может замкнуться в себе.
Я часто задумывалась: что же в замке Пейлинг делает ее такой?
Когда мы проезжали под опускной решеткой, направляясь во внутренний двор, раздался голос Розен:
— Они приехали!
Тут же появились тетя Мелани и с ней Мелдер и Гвенифер, вышедшие из боковой двери замка. Началась обычная для таких встреч суматоха. Конюхи повели лошадей в конюшни, а служанки занялись багажом.
Пройдя через комнату стражи, мы вошли в большой зал с каменными стенами, где висели алебарды, пики и несколько комплектов рыцарских доспехов, в которых воевали наши предки.
— Для начала пройдите в мою гостиную, — сказала Мелани, — а затем, когда немного придете в себя после дороги, можете отправляться в свои комнаты. Мне очень приятно вновь видеть вас. Близнецы просто прелестны.
Она улыбнулась нам, и я поняла, что она не различает, кто из нас кто.
Вино и пирожные уже дожидались нас в комнате, обставленной точно так же, как подобное помещение в Тристане. Когда я видела этих женщин вместе, мне всегда было как-то странно думать, что этот замок был когда-то домом нашей матери, а наш дом — домом тети Мелани.
Мы все заговорили разом, как это всегда бывает в таких случаях.
Потом мы разошлись по своим комнатам. Нас с Берсабой, как обычно, поместили вместе, и Розен с Гвенифер пришли помочь нам распаковать вещи. Гвенифер много рассказывала о балах, на которых она была в прошлом сезоне. Ей еще не исполнилось восемнадцать лет, но ее сестра Розен уже выезжала в свет, и было решено, что они должны посещать балы вместе. Розен полагала, что Джордж Кролл собирается просить ее руки, и хотя он был не бог весть какой завидной партией, над этим все-таки стоило подумать.
— Здесь так мало публики, — жаловалась Розен. — Как бы я хотела отправиться к королевскому двору!
Двор! Само это слово вызывало представление о балах, банкетах, государственных торжествах и о великолепных платьях с изысканными кружевами.
Розен сделала себе прическу с подвитой челкой, очень понравившуюся всем нам, и сообщила, что эту моду будто бы ввела королева Генриетта Мария. Она была очень весела, и ей вполне нравился Джордж Кролл, хотя он оказался не столь галантным кавалером, как ей бы хотелось.
— В придворных кругах назревает множество конфликтов, — заявила Берсаба.
Все уставились на нее. Это было в духе Берсабы — сказать что-нибудь очень серьезное в то время, когда у всех веселое настроение. Она продолжала:
— Отец беспокоится за вложенные в корабли деньги.
— Деньги! — возмущенно воскликнула Розен. — Мы говорим о модах!
— Моя дорогая кузина, — сказала Берсаба с видом превосходства, — если возникают трения между королем и парламентом, может случиться так, что никакие моды будут не нужны.
— Это кто говорит? — спросила уже не на шутку рассердившаяся Розен. Наверняка, Берсаба.
— Конечно, — подтвердила я.
— Ах, Анжел, заставь ее замолчать, — попросила Розен.
Я скрестила руки на груди и улыбнулась сестре.
— Я не могу ей приказывать, — напомнила я им.