— Рисовать меня!
— О, мадонна! — Джироламо бросился к Елене, порываясь выхватить лист и разорвать его. — Клянусь! У меня и в мыслях не было чем-то оскорбить вас и...
— Осквернить? Вы хотели сказать, осквернить? — женщина отступила, убирая руку с рисунком подальше от него. Она слегка оттолкнула его от себя, их руки соединились, и мгновение бестолково боролись, то ли отталкивая, то ли хватая друг друга. Наконец, ей удалось отодвинуться от него на безопасное расстояние.
— Простите меня, мадонна! — проговорил со всей искренностью Джироламо, отступая. — Я в самом деле допустил промах. Я лишь думал позабавить вас... Понимаете, в наших традициях... в Италии, сделать портрет, тем более портрет... простой рисунок дамы, это в порядке вещей. Прошу простить меня!
Елена уже взяла себя в руки.
— Нет, нет, — тон её голоса смягчился. — Это вы простите меня, синьор! Я... Вы тоже должны меня понять! Там, где я была, в Стамбуле, нарисовать женщину или мужчину — это немыслимо! Это просто невозможно! Вы даже представить себе не можете, какой ужас и стыд я испытывала первое время, когда мы приплыли в Далмацию, и я должна была снять чадру. Мне казалось, что я хожу... оголённой. Ловить на себе взгляды... Поверьте, это было на самом деле очень тягостно. — Елена заулыбалась, вспоминая, потом дружески продолжала, с любопытством рассматривая рисунки. — На самом деле, я очень польщена. Но когда вы успели? Признайтесь, вы подглядывали?
— О, нет! Это по памяти! Я сидел в своей комнате и делал эти маленькие наброски...
— А почему так много глаз? И выражение всегда разное! — женщина показала на наброски глаз и бровей, которые сделал Джироламо. И они действительно были разными — весёлыми, грустными, гневными, вопрошающими, требовательными.
— У вас, мадонна, всё время меняется выражение глаз. Я никогда не видел, чтобы в глазах так легко можно было читать настроение и мысли.
— Вы можете читать мои мысли? — кокетливо спросила она.
— Ну, нет. Конечно, нет. — Джироламо развёл руками. — Это всего лишь метафора.
Она принялась рассматривать основной рисунок — свой портрет.
— Неужели я кажусь вам такой печальной?
— Трогательной, — поправил Джироламо.
— А вы по памяти можете сделать портрет Ильи? — попросила она со смущённой улыбкой.
— О да, мадонна! Признаться, я уже сделал его! Просто боялся показать и вас расстроить.
— И вы можете принести его?
— О, да!
Поклонившись, он торопливо двинулся к двери, с улыбкой подумав, что женщины всё же всегда одинаковы. На пороге, собираясь прикрыть за собой дверь, вдруг услышал:
— Джироламо!
Он обернулся. Елена продолжала стоять и молча смотрела на него. Он нерешительно подошёл к ней. Склонился, полный искреннего участия и теплоты. Женщина не шелохнулась. От неё исходил неясный, дурманящий и нежный запах. Джироламо, повинуясь неясному порыву, коснулся легко её волос, ощущая их теплоту и мягкость. Хотелось погладить её, как ребёнка, совершенно неосознанно.
Вдруг Елена подняла и положила свою тонкую ладонь на его, крепкую и мужественную. И он замер, словно пронзённый током. Она повернула к нему голову, и её правая рука, вероятно, так же неосознанно потянулась к его лицу, нежно скользнув по его щеке. Дальше всё произошло как-то самой собой, совершенно непонятно для них обоих.
Мгновение спустя женщина оказалась в объятиях Джироламо, и они жадно прильнули друг к другу. Он что-то бормотал о своей страсти и любви, она что-то шептала в ответ по-гречески. Она благодарила его. Он целовал её волосы, виски, обнимающие руки, плечи, шею, лицо. Они закружились в беспамятном вихре. Поспешно заперли двери и задули свечи...
Ночью страшная буря охватила всё море. Ветер свистел и стонал, на башне рвались полотнища со львом Святого Марка. Их беспамятство не кончилось и утром, хотя море улеглось.
Через несколько недель гавань города Канеа покинула купеческая каракка, на борту которой находилось несколько путешественников. Среди них выделялась красивая пара: молодые мужчина и женщина в цветущем возрасте на пороге зрелости. Они были под стать друг другу. Он — высокий, стройный, мужественный с правильными чертами лица, не отпускал от себя женщину ни на шаг. И она — женщина с совершенными формами, удивительными глазами, не в состоянии скрыть того, что она влюблена.
Эта неразлучная пара, как свидетельствовала запись в судовом журнале — молодой «венецианский патриций и его супруга», с очень небольшим багажом, но, несомненно, богатая и счастливая, направлялась домой на берега благословенной лагуны.