Когда на третью ночь сенатор снова отправился на прогулку, Джироламо нанял гондолу, дежурившую на канале Святых апостолов. Баркаролло, узнав, что придётся плавать всю ночь, заломил тройную цену за риск, чтобы не натолкнуться на ночной патруль.
Франческо и Пьетро удалось проследить сенатора до Кампо Сан-Видале, после крутого поворота, который делал Большой канал, перед прямой дорогой к бухте Сан-Марко. Там гондола ненадолго причалила, и в неё сели двое, закутанные в длинные плащи, как определил Франческо, монахи. Гондола после этого ушла в бухту и в безлунной темноте потерялась из виду. Наблюдателям пришлось вернуться назад.
Сенатор возвратился домой как и в прошлый раз, под утро.
Любопытным было и ещё одно обстоятельство. В те ночи, когда Феро покидал дом, чтобы плавать в бухте Сан-Марко на лодке с неизвестными людьми, из дома тихо выбирался и его сын Филиппо, молодой человек двадцати с небольшим лет. Он не пользовался гондолой, уходил без сопровождения слуги. Он выскальзывал из дома каким-то ловким способом, перелезая через стену в саду, примыкавшему к дому, цепляясь за толстые ветви дерева. Он спрыгивал со стены, быстро озираясь, пересекал мост через канал Святых апостолов и скрывался в лабиринте улочек.
Как выяснил Пьетро, этот Филиппо был повеса, хотя и член Большого Совета, на который никогда не являлся, один из тех легкомысленных молодых патрициев, которые, по рождению, считают себя полезными и необходимыми Республике, но не желают палец о палец ударить для её процветания. Предположительно, молодой человек, пользуясь отлучкой отца, отправлялся развлекаться к какой-нибудь красотке или в ночной притон — походы, которые его отец, узнай он об этом, пресёк бы немедленно. Для проверки Джироламо прикрепил к молодому человеку Джанбаттисту Первого.
После первых ночных прогулок Джироламо отправил Франческо к Реформатору с кратким донесением о наблюдениях и за дальнейшими указаниями. Франческо привёз ответ. Мессер Маркантонио благодарил за точный отчёт, а также просил установить, о чём же всё-таки и с кем ведутся переговоры, а также рекомендовал повнимательнее наблюдать за сыном сенатора.
По поводу того, что встречи с монахами происходят раз в несколько ночей, а потом сенатор сидит безвылазно в кабинете, Лунардо сделал предположение, что, скорее всего, монахи устно излагают ему своё мнение, а затем сенатор обдумывает полученные сведения и составляет подробный письменный отчёт о переговорах. В связи с этим мессер Маркантонио высказал пожелание заполучить хотя бы страницу из того, что, возможно, записывает сенатор.
На второй встрече с Витторио, секретарём Канцлера Оттовиона, которая состоялась в оговорённый день, Джироламо задал несколько вопросов:
— Кому, как ты думаешь, сенатор докладывает о результатах своих переговоров? С кем он встречается после ночных похождений? Ведь мы установили, что он ходит во Дворец дожей регулярно. К кому конкретно? Внутрь, к сожалению, мы сами попасть не можем.
Витторио понимающе кивнул.
— Как правило, сенатор посещает обычные сенатские комитеты. Ничего необычного за ним не замечали. Разговаривает с различными магистратами, консильери и сави-мудрецами, сенаторами. Но чаще всего, почти в каждое посещение он встречается с руководителем совета Гарцони.
— Ага! Всё-таки Гарцони? О чём они говорят? Каковы темы их бесед?
Витторио пожал плечами.
— Увы, но они предпочитают беседовать наедине и при закрытых дверях. Никаких записей и протоколов не ведут, поэтому канцеляристам проникнуть к ним невозможно.
— А что приносит с собой сенатор? Какие-нибудь бумаги? Он что-нибудь оставляет у советника? — Джироламо настаивал.
— Наверное, приносит, — Витторио проговорил неуверенно.
— Где хранятся потом эти документы? Где их держит Гарцони? Во дворце? Или уносит домой?
Витторио промолчал, вглядываясь в своего однокашника, словно посылая ему безмолвный сигнал. Потом покачал головой и ответил:
— Видишь ли, советник Гарцони облечён серьёзными государственными полномочиями и соблюдает все требования к секретности документов...
Джироламо понял, что имел в виду секретарь. Он не мог прямо признаться в том, что секретари подслушивают или подсматривают за магистратами Республики, забираются к ним в комнаты или листают их документы. Признаться даже в малейшей части этого, случайно проговориться или обмолвиться означало сознаться в таком нарушении должностной скромности, которое граничило с государственным преступлением! Даже выполнение совместного задания с помощником сенатора, не являвшегося членом Совета Десяти, которое само по себе уже было подозрительным и опасным в глазах хранителей государственной безопасности, не позволяло секретарю преступить какую-то невидимую черту. Джироламо вздохнул.